Элена Ферранте - Дни одиночества [litres]

– Кофе будешь?

Он сразу же согласился и пошел за мной на кухню. Мы поговорили о детях, я неожиданно для самой себя сказала ему, что они переживают сложный период, а он уверил меня, что с ним они ведут себя хорошо. В какой‐то момент он взял бумагу и ручку и набросал мудреный план – в какие дни он сможет забирать детей, а в какие они будут со мной, – заметив, что решение видеться с ними каждые выходные было ошибочным.

– Надеюсь, тебе хватает на месяц тех денег, что я высылаю, – вдруг сказал он.

– Да, вполне, – ответила я, – ты очень щедр.

– Разводом я займусь.

Затем я расставила точки над i:

– Если я узнаю, что ты оставляешь детей с Карлой, а сам уезжаешь по делам, не уделяя им внимания, ты их больше не увидишь.

Смутившись, он растерянно глядел на бумажный лист.

– Не волнуйся, Карла хороший человек.

– Не сомневаюсь. Но я не хочу, чтобы Илария переняла ее манеру по‐детски жеманничать. И не хочу, чтобы Джанни мечтал лапать ее грудь, как его отец.

Выпустив из пальцев ручку, Марио огорченно сказал:

– Я так и знал, что для тебя ничего не кончено.

Я сжала губы в тонкую полоску, перед тем как ответить ему, а потом сказала:

– Для меня все кончено.

Он посмотрел на потолок, потом опустил глаза к полу: я почувствовала, что он расстроен. Я откинулась на спинку стула. Стул, на котором сидел Марио, был словно приклеен к желтой кухонной стене: казалось, там не хватало места для плеч. Я заметила, что по губам мужа скользнула смутная улыбка – такой я у него раньше не видела. Она ему шла, превращала в симпатичного и умудренного опытом человека.

– Что ты обо мне думаешь? – спросил он.

– Да так, ничего. Меня только удивляет, что о тебе говорят люди.

– А что обо мне говорят?

– Что ты карьерист и ренегат.

Он перестал улыбаться и холодно ответил:

– Те, кто так говорит, не лучше меня.

– Они меня не интересуют. Я просто хочу знать: ты на самом деле такой? И всегда ли был таким?

Я не стала объяснять, что хочу вырвать его из своего тела, избавиться от всех его качеств, которые прежде – то ли из‐за своего расположения к нему, то ли желая ему потворствовать – я не способна была заметить. Не сказала, что хочу уйти от обаяния его голоса, от его словечек, от его жестов, от его восприятия мира. Я хотела стать самой собой, если, конечно, такая формулировка имеет смысл. Или хотя бы увидеть, что от меня останется, если я уберу его из себя.

Марио ответил с притворной горечью:

– Такой, не такой – откуда мне знать?

И кивнул в сторону пустой миски Отто, что все еще стояла в углу у холодильника.

– Я хочу купить детям новую собаку.

Я покачала головой: Отто до сих пор бродил по дому. Я слышала, как стучат по полу его лапы – тихо-тихо. Сжав руки, я принялась медленно тереть их друг о друга, чтобы высушить неприятно взмокшие ладони.

– Не люблю замен.

В тот вечер, когда Марио ушел, я перечитала “Анну Каренину” – страницы, где она идет навстречу смерти; перелистала и те, где говорится о сломленных женщинах. Я читала и чувствовала себя в безопасности, я больше не походила на них – трясина, засасывавшая меня, исчезла. Я отметила, что даже похоронила где‐то брошенную жену из моего неаполитанского детства, мое сердце больше не билось в ее груди, трубки ее вен распались. Бедняжка превратилась в старую фотокарточку, в застывшее бескровное прошлое.

Ни с того ни с сего начали меняться и дети. Хотя они по‐прежнему не слишком ладили между собой и часто ссорились, однако постепенно перестали винить во всем меня.

– Папа хотел купить нам новую собаку, но Карла не разрешила, – как‐то вечером сказал мне Джанни.

– Ты сам заведешь себе собаку, когда вырастешь, – успокоила его я.

– Ты любила Отто? – спросил он.

– Нет, – ответила я, – пока он был жив, нет.

Меня удивила спокойная откровенность, с которой я отвечала на все их вопросы. У папы и Карлы будет ребенок? Карла бросит папу и найдет себе кого‐нибудь помоложе? А ты знаешь, что когда она пользуется биде, он тоже приходит и писает? Я рассуждала, объясняла, иногда меня даже разбирал смех.

Вскоре я привыкла видеться с Марио, звонить ему по бытовым вопросам, возмущаться, если он тянул с перечислением денег на мой счет. В какой‐то момент я заметила, что его тело опять стало меняться. Он поседел, скулы у него округлились, бедра, живот и грудь отяжелели. Он то отращивал усы, то отпускал бороду, то тщательно брился.

Однажды вечером он заявился без предупреждения. Вид у него был расстроенный, ему хотелось поговорить.