Элена Ферранте - Дни одиночества [litres]

– Этот нужно вставлять вертикально, – сказал он, – а вот этот – горизонтально.

Я посмотрела на него растерянно, и он добавил:

– Тут главное не ошибиться, а то можно сломать механизм.

И принялся философствовать с прежним нахальством:

– К замку нужно привыкнуть. Они, замки, признают только руку хозяина.

Он повернул один ключ, а затем и второй – как мне показалось, делал он это с некоторым усилием. Пришел мой черед опробовать замки. Уверенным движением кисти я закрыла, а потом открыла оба механизма. Молодой рабочий с наигранным безразличием произнес:

– Да у синьоры, оказывается, твердая рука!

Я заплатила им, и они ушли. Закрыв дверь, я оперлась о нее спиной, ощущая сильные, долгие, почти живые вибрации, – потом все стихло.

Поначалу никаких проблем с ключами не возникало. Они легко поворачивались с металлическим лязгом. У меня вошло в привычку после возвращения домой запирать дверь на оба замка – и днем и ночью: я не хотела неприятных сюрпризов. Но очень скоро мысли о двери отошли на второй план – и без нее было полно хлопот, мне приходилось все записывать: не забыть сделать то, не забыть сделать это. Из-за своей рассеянности я стала путаться: ключ от верхнего замка я вставляла в нижний, и наоборот. Я силилась отпереть, упорствовала, злилась. Возвращаясь домой с кучей сумок, я доставала ключи и ошибалась, ошибалась, ошибалась… Я старалась сконцентрироваться. Останавливалась, глубоко дышала.

Будь внимательнее, уговаривала я себя. Медленными движениями я тщательно выбирала ключ и нужное отверстие, не упуская из виду оба замка до тех пор, пока наконец не раздавался лязг механизма, возвещавший, что я справилась с задачей.

Меня не покидало ощущение, что дела принимают плохой оборот, и от этого мне было страшно. Находясь в постоянной тревоге из‐за того, что я могу совершить ошибку и не сумею противостоять опасности, я вымоталась до такой степени, что время от времени мне начинало казаться, будто то или иное важное дело я уже сделала. К примеру, газ – мой давний страх. Я пребывала в уверенности, что повернула вентиль – не забудь, не забудь выключить газ! Ну так нет же! Я готовила, накрывала на стол, убирала со стола, загружала посудомойку – и голубой огонек непрерывно мерцал всю ночь, словно пылающая над металлической конфоркой корона, словно знак моего безумия. Я замечала это только утром, когда приходила на кухню, чтобы приготовить завтрак.

Ах, моя голова – я больше не могла на нее полагаться. Марио вытеснил и стер из нее все, кроме своего образа юноши, а потом и мужчины. Кроме картин того, как он с годами менялся у меня на глазах, как рос в моих объятьях, согретый ласками. Я думала только о нем, ну как так вышло, что он разлюбил меня? Он должен вернуть мне свою любовь, он не может бросить меня вот так. Я составила целый список того, что он мне задолжал. Я помогала ему готовиться к университетским экзаменам, я сопровождала его, если у него не хватало духу явиться на них. Я подбадривала его, пока мы брели по шумным улицам Фуоригротты, я слышала биение его сердца, готового выпрыгнуть из груди, мы сливались с толпой студентов из Неаполя и пригородов, я тащила мертвенно бледного мужа по университетским коридорам… Сколько ночей я не спала, повторяя с ним его мудреные предметы. Я отдавала ему уйму своего времени – лишь бы он стал сильнее. Я отказалась от собственных стремлений ради того, чтобы быть с ним рядом. Когда он впадал в отчаяние, я забывала о своих неурядицах и утешала его. Я растворилась в его минутах и часах, давая ему возможность ни на что не отвлекаться. Я заботилась о доме, я готовила еду, я занималась детьми, я волокла на себе все бремя быта, пока он медленно, но верно карабкался по социальной лестнице – ведь у нас за спиной не было богатой родни. А сейчас ни с того ни с сего он просто бросил меня, забрав с собой все это время, все мои усилия и жертвы, что я ему принесла. И теперь он пожинает плоды всего этого с другой, с чужачкой, которая и пальцем не пошевелила, чтобы выносить его, взрастить и сделать тем, кем он стал. Мне это виделось верхом несправедливости, я была так обижена его поведением, что иногда не могла в это поверить, мне казалось, что у него помутился рассудок, что он забыл о нашем прошлом, что он беспомощен и находится в опасности. Мне казалось, что сейчас я его люблю, как никогда прежде не любила – трепетно, а не страстно. Мне казалось, он остро нуждается во мне.

Но я понятия не имела, где его искать. Леа Фаррако теперь отрицала, что Марио живет на проспекте Брешиа. Оправдываясь, она говорила, что я неверно ее поняла: просто невозможно, чтобы Марио поселился в таком районе. Это меня задело – я решила, что надо мной глумятся. Я снова с ней поругалась; из слухов, что ходили о моем муже, я прознала, что он опять за границей, возможно, вместе со своей шлюхой. Мне в это верилось с трудом, мне казалось невероятным, что он так легко забыл обо мне и детях, исчез на долгие месяцы, наплевал на каникулы Джанни и Иларии, думая лишь о своих удовольствиях. Ну что он за человек? С кем я жила все эти пятнадцать лет?