Ринат Валиуллин - d’Рим [litres]

– И каким образом ты меня заменишь? – рассмеялась Анна.

– Образом жизни. Пожалуй, это будет самым эффективным, – выкрутился Борис.

– Твои картины очень образны, но я никак не могу их соотнести с тобой лично. Разглядывала их в мастерской, потом в галерее и не могла понять почему? Ты такой тонкий, яркий, открытый, а картины мощные, мрачные, в себе. Я бы сказала даже – не в себе.

– Я ведь тебе рассказывал, что рисую левой рукой, – засмеялся Борис.

– Нет. Я теперь поняла почему.

– Да, да, потому что я близорук, – он так и не дал закончить мысль Анне. – Многие из художников близоруки, но не хотят носить очков, они так видят. А другие дальнозорки.

– У всех художников плохо со зрением, потому что они так видят, – рассмеялась Анна.

– Точно, – подхватил ее смех своим Борис. – Только одни из них близоруки, а другие – дальнозорки. Близоруким и дальнозорким легче всего быть художниками. Достаточно снять очки – и у них уже свой взгляд на мир.

– Так вот как ты стал художником!

– Угадала. Однажды я решил написать изложение без очков, и получилась живопись, – снова рассмеялся Борис.

– Видимо, получилось неплохо. Получилось, ты так видишь.

– Не только я. Потом я организовал школу, где учились слабовидящие. Они все рисовали без очков. И каждый был художником.

– Я тоже хочу быть художником, но у меня зрение – единица. Думаю, что буду рисовать без образно, – сознательно отделила предлог Анна.

– Художник тот, кто таковым себя считает. Сегодня он не обязан создавать произведение, он может просто генерировать идею и выдать концептуальное решение для данного объекта. Я не слишком высокопарно выражаюсь?

– После второго бокала в самый раз, – улыбнулась Анна и снова взяла в руку бокал, чтобы сделать глоток. – Ты продолжай!

– В общем, сегодня важна концепция. То есть это не сегодня придумали, конечно, отголоски идут еще из семидесятых, когда на одной нью-йоркской выставке вместо представленных работ имелся только один каталог с их фотографиями.

– Это примерно как пойти в театр, чтобы просто полистать программку?

– Что-то в этом духе. Иными словами – догадайтесь сами, как это должно быть на самом деле.

– Неплохо, – засмеялась Анна, – только ведь, полистав меню, хочется и поесть.

– Меню – это и есть инструкция к образу, только блюда там должны быть как оригинальные, так и банальные, например лазанья.

– Банальная? Ты же говорил, что здесь лучшая лазанья в мире.

– Нет, сначала лучшая была в «Микеланджело» на улице Кавура, – засмеялся Борис. – Открою тебе один секрет. В Италии везде лучшая пицца, лучшая лазанья и лучшее тирамису.

– Что ты хочешь этим сказать? – чувствовала я какой-то хитрый подвох.

– Концептуальное искусство не взывает к эмоциям, его суть в игре, в угадывании, в пересечении вкусов, взглядов. На контрасте. Банальному противопоставляется что-нибудь шокирующее. Например, десерт. Здесь очень необычные десерты.

– Ты меня утешил, – сделала глоток «Баролы» Анна. – Я поняла. Художник мажет не по холсту, а по зрителю.

– Точно.

– Только как же отличить хорошего художника от плохого?

– Мажет плохой художник, а хороший попадает.

«Мажет плохой художник, а хороший попадает», – повторила Анна про себя, именно про себя, будто фраза относилась к ее профессии. Она на мгновение стала серьезной и вышла из себя. Потом вернулась:

– То есть он еще должен быть и футболистом? – рассмешила своим вопросом Бориса Анна.

– Это уже постмодернизм.

– Да, чувствую, концепта нет. Есть издевательство надо собой, но нет высокой идеи.

– Этим и хорош концептуализм, когда универсальное понятие справедливости возникает у нас при созерцании какой-то конкретной несправедливости, хотя сама эта идея скрытым образом уже существовала в нашем уме еще до настоящего опыта.

– Как сложно. Что же будет после третьего бокала? – сделала удивленно-веселое лицо Анна. – Прям боюсь представить.

– Думаю, что лазанья.

– Ладно, тогда буду считать это салатиком. Я лично думаю, что я – реалист. Реалистка.

– Еще не поздно заказать холодные закуски.

– Нет-нет-нет, я буду созерцать это скрытым образом, из старого опыта.

– Это правильно, тренируйся, созерцание делает людей чище.

– А Рим?

– Ты имеешь в виду меня? Сделал ли Рим чище меня? Эмиграция сделала. Знаешь почему? Потому что в эмиграции плохо реалистам. А когда человеку плохо, это значит, что он очищается.