Денис Драгунский - Дочь любимой женщины [сборник]

Саша решил слегка испытать судьбу. Вообще-то судьба его не очень баловала, но хоть в чем-то должна быть удача, ну хоть в честь дня рождения, и поэтому они с женой поехали за выпивкой почти что перед самым приходом гостей. Жена взяла в этот день отгул, они с утра всё приготовили и накрыли стол, так что оставалось только нарезать хлеб и сунуть в духовку пирог с капустой.

Ближе к двум часам собрались ехать. Саша, как все-гда, вышел первый, протер стекла своего «Запорожца», завел двигатель и подождал жену положенные пять минут. Она, наверное, докрашивалась или в последний момент решила надеть другую юбку. Так было из раза в раз, когда они выезжали куда-нибудь вместе, и Саша всегда злился на нее. Бибикал, а иногда даже поднимался за ней в квартиру и говорил что-нибудь вроде «карета подана, и довольно давно». И сейчас он тоже собрался зло и громко бибикнуть и зло представил себе, как она тщательно выводит ресницы и растирает тени, вплотную придвинув лицо к зеркалу, в нерадующей близи видя свою немолодую суховатую кожу на висках и вокруг глаз, – и ему стало жалко ее и стыдно перед ней. Опять жалко и стыдно.

Опять – как позавчера. Позавчера в их секцию станковой графики принимали одну даму, жену известного архитектурного корифея, и она, как положено, вслух читала заявление: «я, такая-то, такого-то года рождения, окончила то-то…» – и Саша чуть в голос не охнул – ей было сорок шесть. На десять лет старше его жены. Эта свежая, сильная, гладкая, обласканная морскими купаниями и горнолыжным ветерком молодая женщина – на десять лет старше его жены, усталой и совсем не юной. Нет, нет, конечно, – тут же принялся уговаривать, утешать сам себя Саша, – эта сорокашестилетняя юница вся такая небольшая, а маленькая собачка до старости щенок, и потом, она розовая блондинка, а его жена, наоборот, темноволосая и смуглая, и еще у той пухленькая кругленькая мордочка, а у его жены очень выразительное, скульптурное лицо, и такие вот резко вылепленные лица иной раз кажутся старше, – да, да, всё это, конечно, так, но не настолько же, и поэтому было очень стыдно перед женой, и от бессильного стыда Саша вдруг нахамил этой дамочке. Спросил: зачем ей, собственно, вступать в их скромную секцию? Получать по больничному и заработать пенсию? Неужели это для нее столь актуально? Весь наличный состав бюро осудительно глянул на Сашу, а красавица, чуть опустив глаза, сказала, что мечтает общаться с коллегами и единомышленниками и что-то еще про станковую графику и ее место в художественном процессе…

Бессильный и безрезультатный стыд. Ну что он сейчас мог сделать для своей жены? Купить ей короб французской косметики? Свозить на Ривьеру или хотя бы в Сочи? Вернуть ей тот день, когда они познакомились? Смешно.

Жена вышла из подъезда веселая, и у Саши немножко отлегло от сердца. Решили сначала поехать в один укромный магазинчик на Лесной, а если там не выйдет, то в Оружейный переулок, и вообще поискать удачу в стороне от больших магистралей. Но на Лесной стояла несусветная очередь, торговать еще не начинали, хотя два часа уже пропищало по «Маяку», но, главное, мужики в очереди точно знали, что разгружают портвейн за четыре двадцать, красный, сладкий. Саша не поленился и сходил на задворки магазина – действительно, портвейн.

Саша хорошо знал район, и они довольно быстро объехали ближайшие переулки, Новослободскую, а также обе Масловки. Но это был какой-то особенный день. Ах, да – канун Первомая. Многие магазинчики были закрыты, и на дверях написано «по техническим причинам». Сашу взбесила эта надпись. Тоже мне, атомный завод! Какие такие у них технические причины? То ли дело раньше – «ушла на базу», «учет», «санитарный день» – всё лучше. Но жена не поддержала его гневного пафоса. Какая разница, что там написано, важно, что закрыт магазин; и вообще, странная манера все переводить в отвлеченные рассуждения… Права, наверное. Поехали с отчаяния в Елисеевский, и вдруг – о, счастье! – водка в продаже, потные ликующие лица, очередь с двойным заворотом, так что люди оказывались то справа, то слева друг от друга, они улыбались друг другу, дивясь на эту сложную геометрию, и наплевать, что стоять еще час или полтора, главное – есть! И Саша опять перевел дыхание и посмотрел на часы – было всего только начало четвертого, гости назначены на семь, так что все равно успеем, можно будет даже душ принять, сполоснуться после этой жары и толкотни, и все-таки удача пришла, и он даже успел сказать жене, что рад этому, как именинному подарку. Но тут издали загудели и зашелестели, очередь дрогнула, качнулась и изумилась: пронесся чей-то голос – кончается! Не хотели верить. Говорили – центральный магазин города, не может быть, сейчас еще подадут со склада: а навстречу этим оптимистам неслось из головы очереди, что осталось три ящика, даже два с половиной. Голова все понимала, но хвост не желал терять надежду; голова была уже отрублена, но хвост еще беззаботно грелся на солнышке. Оставив жену в очереди, Саша пробился к прилавку. Действительно, кончалось. Люди стояли тихо, беззвучно подсчитывая, хватит ли им, достанется ли. Уже не кричали про безобразие и про не больше двух в одни рук, – нет, наступила покорность, единственный залог возможного помилования, и только один странноватый мужчина сказал вдруг, что водка ему нужна была, собственно, для компресса по поводу воспаления среднего уха. Никто на него даже не покосился. Всё. Продавщица сказала «всё!», пнула ногой пустой ящик и отгородилась от очереди счетами, поставленными на ребро. Очередь несколько мгновений постояла беззвучно, потом так же беззвучно начала таять, а Саша взглянул на продавщицу. Молодая, с белой травленой челкой, даже миловидная. Просить, шептать и подмигивать бесполезно, это очевидно. Так же очевидно и то, что у нее есть масса знакомых, которые чуть позже придут к ней или к ее начальнице со служебного входа, возьмут безо всякой очереди все, что им надо, и почему это у него, у Саши Шаманова, нет такой знакомой продавщицы?