Денис Драгунский - Дочь любимой женщины [сборник]

Он и не искал. Он нашел работу. Слава богу, хоть увлекался книжками по истории, но окончил МГСУ, бывший МИСИ. Водопровод везде водопровод, и канализация тоже. Женился на хорошей американке – высокой, золотистой, с большими ногами, синими глазами и силиконовым бюстом. Двоих детей она ему родила, мальчика и девочку. Натурализовался в Америке, стал Генри Курц, для простоты и краткости. Дети совсем выросли. У старшей девочки свой родился. Шесть лет парню. Умница. Играет в игры, особенно по истории. Вопросы задает.

– Grandpa, – спросил внук однажды. – And when was the Thirty-Year War, hey? And don’t look into the gadget!

Он вдруг резко вспомнил и сказал:

– Sixteen eighteen – sixteen forty eight.

– Cool! Champion! So smart you are, Granddy!

«А сейчас, выходит, юбилей типа? – подумал он. – Четыреста лет?»

Пошел в свою комнату, достал из ящика старый бумажник. Там в секретном кармашке лежал гондон.

Значит, пора. Тридцатилетняя война окончена.

Аэропорт, граница, такси. Вечер.

Вот и подъезд.

Он набрал 16-18-48. Дверь запищала и поддалась. Лифт, шестой этаж. Номер квартиры он не помнил. Так, зрительно.

Нажал на ручку и вошел.

Она стояла посреди комнаты, совсем голая – только что из душа. Капли воды стекали по ее морщинистой шее на плоскую вялую грудь. Седые волосы были закручены в пучок на голове. Они обнялись и поцеловались, ее мокрое тело впечаталось в его пиджак. Она потрясающе целовалась. Он почувствовал, что уже готов. Стал расстегивать рубашку.

– Подожди, подожди, – вдруг сказала она. – Презерватив принес?

– Да! – закричал он, вытащив из бумажника тот самый желто-красный пакетик. – Вот!

Она разорвала упаковку.

– Он совсем старый, он сыплется в руках, – засмеялась она. – Тут внизу аптека. Прямо в доме. Выйдешь из подъезда, и налево, за углом.

На станции «Парк культуры» в вагон вошла девушка и уселась рядом с ним. Вытащила из рюкзака большую тетрадь, раскрыла ее и стала что-то записывать. Он скосил глаза. У девушки был крупный отчетливый почерк. Вот это да! Это были наброски лекции или семинара. С ума сойти. Что-то про Александра Македонского. С обзором литературы. Вот она написала: Фридрих Шахермайер.

– Фриц, а не Фридрих, – негромко сказал он. – Шахермайр. Не «майер», а просто «майр».

Она кивнула и исправила, даже не взглянув на него. А он стал на нее смотреть. Она была совсем молодая, не более двадцати пяти. Наверное, аспирантка, и вот уже читает лекции или ведет семинары. То есть уже взрослая дама. Но все-таки очень юная. У нее были совсем детские руки, такие бывают у девочек в двенадцать лет, с бледными пальцами и прозрачными ноготками. Но она крепко держала авторучку и уверенно заполняла лист, соединяя стрелками имена и даты, рисуя квадратики, нумеруя параграфы. Ишь ты! Неужели она на том же факультете, который он окончил сто лет назад? Он давно бросил науку ради так называемого реального дела. То есть ради больших и быстрых денег, если честно. Ну и каков результат? Где эти деньги? Где вообще что-нибудь? Заработал на безбедную старость, вот и весь итог жизни. Господи, тоска-то какая.

Он не удержался от громкого вздоха.

Она подняла лицо, посмотрела на него, как будто возвращаясь из античности в наше время.

– Небось, на кафедре у Аминат Магомедовны? – спросил он.

– Да, – она кивнула. – Хотя Аминат Магомедовна уже не зав. Но иногда читает лекции. Зав теперь Бевзенко, знаете?

– Нет, – сказал он, вглядываясь в нее.

Выпуклые скулы, широкие брови, крупный, чуть вздернутый нос, тонкие русые волосы пушатся на висках. Она была на кого-то похожа, убийственно похожа, мучительно похожа, но на кого? Черт. Это уже старческое, когда не можешь вспомнить знакомого лица. Или, наоборот, дежавю? Тоже какой-то свих. Не легче. Он вздохнул еще раз.

– Нет, – повторил он. – Бевзенко не знаю. Я очень давно бросил профессию. Но учился как раз у Аминат Магомедовны, великая женщина…

– Моя мама тоже у нее училась, – сказала девушка. – И бабушка тоже была на нашем факультете, но на другой кафедре.

Его как будто жаром обдало.

Он снова вгляделся в ее простое, чудесное, милое, курносое личико и вспомнил: Галя!

Такие же брови, такой же нос, такие же чуть азиатские скулы.

Галя была в него покорно влюблена. Но в него тогда были многие влюблены, а он капризничал и выпендривался, дурак. Однажды он ее попросил остаться, когда все ребята расходились. Помочь убрать посуду и все такое. По тогдашним манерам это было чуть ли не предложение руки и сердца. Но потом, в самый долгожданный момент, сказал загадочным тоном: «Пожалуй, тебе лучше уйти». Галя опустила руки – они обнимались, стоя около дивана, – опустила глаза и пошла к двери. Но позвонила с дороги, из телефона-автомата, и сказала: «Ты все равно очень хороший». Она заблуждалась. Потому что он был не просто плохой, а очень плохой.