Сначала понемногу, а потом все больше и больше она стала раздавать милостыню. Многие бедные семьи Москвы смогли безвозмездно пользоваться ее квартирами, получать ежемесячное пособие. Она купила и заново отделала для детского приюта двухэтажный каменный дом. Приходской храм время от времени стал получать богатые вклады. Но сама Екатерина Владимировна в церковь никогда не входила, не смея осквернить ее своим грехом, а стояла на протяжении всей литургии в темной комнатке, пристроенной к северной стене храма, и молилась, прильнув к маленькому окошку, через которое доносились звуки песнопений.
В дом Новосильцевой, стоявший на бульваре против Страстного монастыря, куда ее наконец уговорили вернуться, потянулись монашки, вещуньи, ворожеи, нашепницы. Хозяйка обыкновенно сидела в их окружении в голубой гостиной перед портретом сына, писанного в полный рост, украшенным вазами с множеством редкостных цветов. Босоногие завшивевшие богомольцы рассказывали жаждавшей смерти матери о своей невеселой скитальческой жизни, о горе и нужде, которыми переполнен мир. Сын глядел на них с портрета — вечно молодой, в высоких ботфортах, флигель-адъютантском мундире, стягивающем сильное живое тело, треугольной шляпе с белым султаном.
Страшное, изуверское мучение предстояло принять Новосильцевой — еще целую четверть века жить, постоянно видя перед собой портрет единственного дитяти, которому она отказала в материнском благословении. Не иначе как злой демон преследует Орловых, решившихся в далеком 1762 году придушить свергнутого императора Петра III, чтобы возложить российскую корону на его вдову. Григорий сошел с ума, так и не оставив потомства. Анна, единственный ребенок Алексея, умерла незамужней. Умерли бездетными и оба брата уже бездетной Новосильцевой. Лошади орловской породы расплодились, а люди повывелись. Неужто это возмездие?..
В начале XVII века, в противовес солдатским манерам двора Генриха IV, маркиза Рамбулье стала приглашать в свой особняк изящных светских остроумцев для бесед о литературе, философии, нравственности. Здесь царил пасторальный дух, французские дамы и господа отдыхали от черни, которая спустя полтораста лет отправит на гильотину их правнуков.
В «Отеле Рамбулье» тонкие лирики посвящали дамам, в особенности хозяйке дома, свои сонеты, мадригалы, послания. Здесь пытались заменить непонятный, страшный, грубый мир камерным покойным мирком.
Новая мода привилась, и в Париже стали греметь имена женщин, умеющих держать салон. В европейских столицах начала девятнадцатого века в этом искусстве стяжали славу русские дамы, покинувшие свою родину, но продолжавшие получать мзду от своих русских рабов. Княгиня Ливен держала политический салон, где встречались дипломатические личности и обсуждали мировые проблемы. Свечина председательствовала в духовном салоне, где литературу в обязательном порядке окутывали мистическим туманом. Княгиня Багратион предпочитала иметь у себя всего понемножку: литературы, политики и даже естественных наук.
В Москве же европейским великосветским салонам предпочитали балы у генерал-губернатора, где щеголяли парижскими нарядами и прононсом; семейные кружки, где ели и пили до отвалу, нимало не заботясь о будущем; литературные вечера, на которых, правда, никогда не заходила речь об искусно отделанном и посвященном даме сердца рондо. В московских плебейских салонах все больше делились колкими шутками и эпиграммами, негодовали по поводу высочайшего указа о военных поселениях, читали статистические справки…
Если бы в России первой половины девятнадцатого века вдруг перестали собираться люди, чтобы поспорить об искусстве и общественной жизни, то, наверное литература наша, да и политическая мысль заодно с ней, имели бы единственного представителя в лице Фаддея Булгарина с его популярной «Северной пчелой».
Литературные салоны и кружки Москвы оттачивали умы, будоражили общество. Люди, желавшие просвещения себе и своему народу, спешили покинуть свой домашний мирок, чтобы поспорить о судьбах мира. По понедельникам собирались у желчного Петра Чаадаева и восторженного Федора Глинки, четверги проводили у просвещенного Александра Вельтмана, в субботу гостей встречал добродушный Сергей Тимофеевич Аксаков. Но, наверное, дольше всего, с конца двадцатых годов в течение трех десятилетий, просуществовали воскресные литературные вечера в гостиной Авдотьи Петровны Елагиной. Далеко не всегда они походили на литературные, хотя и перевидели в своих стенах почти всех известных писателей. Здесь рождались и крепли в спорах ораторы, скрещивая мечи «за» и «против» народных обычаев, крепостного права, русского искусства.
Читать дальше