Евгений Водолазкин - Идти бестрепетно - между литературой и жизнью

Встречал я людей, которые «Антигона» читали как «Антинога», считали, что кинолог – это специалист по кино, а полиглот – обжора. Поговорим о полиглотах, ведь даже те, кто это слово не связывают с глотанием, знание языков не всегда считают великим преимуществом. А зря.

На строгое отношение к полиглотам я впервые обратил внимание в Ясной Поляне – во время экскурсии, которую наши тамошние коллеги проводили для сотрудников Пушкинского Дома. Как-то так получилось, что к нашей группе примкнула чета тульских пенсионеров – Мария, помнится, и Николай. Это были благодарные слушатели. Обозначая внимание, они кивали в такт речи экскурсовода, кое-что записывали. Так, я заметил, что на Марию произвело впечатление сообщение о том, что Толстой знал пятнадцать языков. «Правда, – тут же оговорилась экскурсовод, – в совершенстве только три: французский, английский и немецкий». Эта информация показалась Марии достойной записи.

После экскурсии я отчего-то замешкался – и увидел их, спускающихся рука об руку по лестнице. Парное движение, замечательный кинокадр. Одухотворенное лицо Марии: «Вот, Коля, человек знал пятнадцать языков!» На середине лестницы пара остановилась. «Маш, – он посмотрел на нее не без сарказма, – но в совершенстве-то только три». Бескомпромиссно, хотя и не без ревности. Знай свое место, полиглот.

Между тем, мне известны случаи, когда полиглоты приносили и прямую пользу. Недавно, в Страстной четверг, когда в церкви читаются Д венадцать Евангелий , я вспомнил историю, рассказанную мне моим добрым товарищем, переводчиком Дмитрием Петровым. Однажды в Риме он вел курс итальянского языка. Курс был предназначен для соотечественников, хотя, не сомневаюсь, Петрову было чему научить и итальянцев. По окончании занятий (а это был вечер Страстного четверга) всей группой они решили пойти в русскую церковь, что находится недалеко от вокзала Термини .

Церковь была полна народу, и вошедшим удалось найти место лишь у самого входа. Вскоре в их направлении двинулся один из священников. Вежливый Дмитрий, пропуская его, посторонился было, но оказалось, что священник шел именно к нему. «Вас ждет настоятель», – сказал он полиглоту. Через мгновение священник рассекал толпу в обратном направлении, крепко держа Дмитрия за руку.

Поприветствовав Петрова, настоятель перешел к делу: « Двенадцать Евангелий мы читаем обычно на двенадцати языках. В этом году – так уж сложилось – нам не хватает немецкого и английского. Вот вы нам и поможете – пусть это будет вашим послушанием». Настоятель спросил, получал ли раб Божий Димитрий когда-нибудь благословение участвовать в литургии – и носит ли он крест. Благословения Петров не получал, но крест носил. Настоятель благословил его, выдал ему облачение чтеца – и Дмитрий свое послушание исполнил. Вслед за древнееврейским, греческим, латинским, церковнославянским, русским, грузинским, румынским, итальянским и т. д. – чтение Двенадцати Евангелий прозвучало в церкви Святого Николая также на немецком и английском.

Потом настоятель рассказал Петрову, что, исчерпав земные возможности по поиску англо-немецкого чтеца, он обратился с молитвой к Богу. Это был крепкий в вере человек – из тех, кто (вспомним чеховскую историю), выходя молиться о дожде, берет с собой зонтик. Понятно, что, получив немедленную помощь, он не очень-то удивился. «Но как вы узнали, что я владею языками?» – изумился Петров. «Очень просто, – ответил настоятель. – Мои прихожане учат итальянский по Вашей программе на телеканале „Культура“».

Изучение языков – процесс длительный и трудоемкий. Здесь (страшно подумать) даже взятку давать бесполезно, потому что в языке нет обходных путей. У того же Дмитрия Петрова во время нашего совместного выступления как-то спросили, можно ли выучить язык во сне. «Можно, – уверенно ответил Петров. – Но у этого метода есть существенный недостаток: когда просыпаешься – всё забываешь».

Иностранному языку трудно не только учиться, но и обучать. В молодости мне также случилось преподавать русский иностранцам. Бывали дни, когда я чувствовал, что мои возможности на пределе. Особенно – когда речь шла о немцах, которые, ценя логику и систему, по любому лингвистическому поводу требовали от меня общего правила. Я искал эти правила, но, поскольку в пособиях их часто не оказывалось, я начинал выводить их сам, перебирая в памяти весь доступный мне материал. В таких ситуациях я испытывал синдром сороконожки, поскольку во многих случаях правила просто не выводятся. Как не выводятся они для всех сорока ног задумавшегося насекомого.