Эли Люксембург - Десятый голод

— Ты кожу мою подожгла! — кричу я ей на бегу. — Я весь в огне, потрогай меня! Весь я горю, а ты сбежала куда-то… Кругом я только и слышу: «Она тебя предала, она в Москве». Это что, правда? А я ведь чуть другую себе не взял, я в эту Илану влюбился.

Мы летим каменным коридором, а потолок все ниже и ниже, и это заставляет нас идти. Мы идем по току красного ручейка, ступая босыми ногами по мягкому, пружинистому ложу из песка, потом спускаемся в лаз и оба стоим в красной ледяной воде по самые плечи.

— Это сифон, сейчас мы нырнем, — объясняю я ей. — Без гидрокостюмов сифоны не одолеть, но мы попробуем! Ты только не трусь, набери побольше воздуха в легкие. Нырнем и навсегда от него оторвемся.

— Да дядя ведь мертв, очень давно мертв уже, почему мы должны от него оторваться?! А где он? Он разве не умер? Когда я, когда мы…

Но я мою душеньку уже не слушаю, я целиком поглощен тем, что подвергаю обоих смертельной опасности — ее и себя: этот тоннель с водой может тянуться так долго, что нам не хватит дыхания, и мы умрем, и снова я ее потеряю.

Умрем, и каждый из нас попадет Бог знает куда. Но это единственный шанс оторваться от ребе… Как я могу его упустить? Кто-то недавно мне так и сказал: «Это ваш верный, последний шанс, одному вам все равно не пробиться!»

Я набираю полную грудь воздуха и ныряю, плыву, вытянув руку вперед, а другой шарю нависшие своды, выемки шероховатостей, чтобы не врезаться головой в каменный выступ. Плыву и бешено колочу ногами, глаза у меня открыты, я все прекрасно вокруг себя вижу.

И вдруг замечаю внизу цепочку людей — носильщики с тюками на головах. Идут в том же направлении, куда плывем и мы, в сторону Иерусалима. И я восхищаюсь: они, нагруженные, идут внизу, а мы плывем над ними под сводами той же пещеры!

Мне очень знакомы их тюки. Ба, да это же наше имущество в целости и сохранности! Куда они это тащат? Ведь все давно уже кончилось, экспедиция наша давно погибла — для кого же тащат?

— Смотри, твои любимые одеяла! — кричу я Мирьям. — Нам будет на чем лежать, будет на чем гасить огонь нашей кожи. А ты-то думала, что их разбомбили? А после в Москву сбежала, отчаявшись, разве не так?

Цепочку носильщиков замыкает приземистая гориллообразная фигура, она мне тоже страшно знакома. Да не Хилал ли это Дауд в пробковом колониальном шлеме? И тросточка в руках… Как обратить на себя его внимание? Ведь у меня к нему масса вопросов! Он разве жив, его не убили разве? Ему что, не сказали свои же, что будет война и бомбежка МиГов? Свои же его и убили… Идет, стало быть, один, безумец, тоже заинтересован, чтобы я дошел, как и ребе. Все на свою ответственность, ради империи. И эта тяжесть его неземная…

Как же дать ему знать о себе? Весь я голый, и нет в руках ничего. Ах да, пергамент! И я отстегиваю футляр и изо всех сил кидаю вниз. Пергамент попадает ему точно по шлему, задирает вверх голову, и мы узнаем друг друга. Он срывает с себя шлем и приветственно машет мне. Узнаю эту бритую голову, эту задранную рыжую бороду. Он подбирает пергамент и весело мне кричит:

— Эй, Мухаммад, кидай в колодец веревку, я привяжу к ней этот Коран!

Мы весело оба хохочем: получился как бы пароль. И я кричу ему:

— А где наш ученый еврей, сочинивший все это?

Он плохо слышит меня сквозь толщу воды, он говорит, что этому свитку нет цены в мусульманском мире. Что взамен пергаменту ребе Вандала он мог бы запросто присоединить к своей империи кусок земли размером с княжество Абу-Даби.

— Да нет! — кричу ему. — Шеф, вы не поняли! Где сам ребе Вандал?

На сей раз он расслышал и машет вперед рукой. Дескать, там, сынок, плыви туда, там ты его и найдешь. И я расстроился. А я-то думал, что мы оторвемся! И все, сифон кончился. Голова моя над водой, я снова дышу воздухом.

— Теперь ты видишь, кто наши вещи таскал? — спрашиваю я Мирьям, задыхаясь и фыркая. — Ребе просто вышучивал нас… Слушай, а почему этот за нами идет? Не за тобой ли он увязался? Не ты ли превратила его в раба, в колониального негра?

Одержимая безумием лихорадки, моя душенька неистово меня теребит. Она озирается на голые камни, на низкий потолок, с которого капает вода. Видит кругом хаос каменных глыб.

— А где одеяла наши? На что мы ляжем? Как мне согреться после такой ледяной и кровавой ванны? Мы разве одни? А с кем ты только что разговаривал?

Но нет, мы не одни! Где-то во мраке прячется ребе: прошел сквозь воду и камни, и это приводит меня в бешенство. Я увлекаю ее за собой, мы снова бежим.

— За что ты его ненавидишь? — слышу я сзади.