Эли Люксембург - Десятый голод

Француз сосредоточенно копается в своих картах и бумагах, под шорох которых я пытаюсь мучительно вычислять: когда же ребе успел их поженить? «Две недели мы были внизу, в Двуречье, в Халдее! Нет, ни за что в жизни себе не прощу, что оставил их вместе! Где была моя бдительность, что я думал себе?»

— Пещерная система Хельнох в швейцарском кантоне Швиц!

Я вижу карту. Француз водит по карте пальцем, а в глазах у него — сверлящее холодом любопытство. Нет, он не француз! Этот воробушек из ФБР, я для него добыча жирная…

— А это пещера Флит-Ридж в штате Коннектикут! А это — Мамонтова пещера… Профессор говорит, что в списках Постоянной комиссии числятся в настоящее время тридцать пять длиннейших пещер мира. Пещеры же менее трех километров с учета комиссии сняты, ибо таких уже несколько сотен…

«Научные звания! Деньги! Слава… А что, вовсе неплохо, стоит сосредоточиться, Каланчик!»

— Но, к сожалению, — переводит профессора Джассус, — очень часто публикуются совершенно фантастические данные. Сообщалось, к примеру, что протяженность Мамонтовой пещеры якобы двести пятьдесят километров, а оказалось, что втрое меньше! Поэтому очень важно, чтобы все свои данные вы дополнили для начала орфометрически: объемами и площадью, характеристиками кадастра. И лишь тогда все открытия ваши…

Вместе с креслом француз подъехал ко мне, положив на стол грифельную доску. Меня коснулось его дыхание. Профессор сопел, как жеребец на скачках.

— Вы слышали про таблицы Корбеля? Имеете представление, как чертится продольный профиль? Это очень просто. Вам надо вспомнить для начала любую пещеру. Сейчас профессор вам хочет показать, как изображается карстовая впадина. Он вам рисует ее. А это — подземный поток. А это — сифон. Он спрашивает, как вы проходили сифоны? Он говорит, что без гидрокостюма сифоны не одолеть.

Тупо смотрю на доску, на карты. Многие слова и термины я слышу впервые — весь я потею и ерзаю в кресле, но всего ужаснее то, что не могу вспомнить ни одной пещеры. Ни одной, ровным счетом.

Глядя на мое отчаяние, они тоже начинают нервничать, не зная, чем бы помочь мне.

— Ну хорошо, дорогой Калантар. Назовите хотя бы плотность пещер в любом районе, где вы проходили! Любую цифру — длина ходов, количество пещер на тысячу квадратных метров! Бросьте любую цифру!

И вдруг меня осеняет. Эврика! Пергамент! Вскакиваю с кресла, чтобы бежать в палату, которая рядом, за дверью, но путаюсь в проводах и чуть не падаю. Проклятый француз наехал с креслом как раз на мои провода.

— Пергамент, доктор! Несите пергамент!

Но Джассус мне кисло морщится и делает тайные знаки. Дескать, пергамент сейчас не нужен, пергамент сейчас не по делу, в другой как-нибудь раз. Эти знаки ловит профессор, и между ними затевается разговор, затем — перепалка, и Джассус пергамент выносит.

Страшно довольный, я расчищаю стол. Сейчас мой профессор все и получит: любые данные с фактами! С вашим Корбелем и сифонами, с вашей комиссией, черт бы ее побрал… Как я забыл про пергамент? О, вот они — слава, судьба и богатство, — счастливый конец нового Монте-Кристо!

Велю профессору брать карандаш и все подробно за мной записывать…

— Профессор готов?

— Готов, — отвечает Джассус, точно из-под земли.

Он этот пергамент видеть уже не может, не то чтобы слушать о нем, так он ему ненавистен. Ну и пусть, пусть ненавистен, пусть говорит из-под земли, туда ему и дорога, хитрому персу. Когда я стану миллионером, он будет и передо мной хвостом вилять, и мне будет задницу целовать!

Я набираю побольше воздуха и начинаю вдохновенно читать:

— После тяжелого голода, когда мы ели мертвечину, мы вышли к Ниневии — большому городу. Мы изумились множеству караванов под его стенами. Спросил меня старый погонщик: «Откуда вы?» И я ответил: «Из Бухары!» — «Это тоже немалый город, я был там, — сказал погонщик. — Но уверяю тебя, мой господин, да укрепит Аллах твои силы, что, если все караваны, что отправляются отсюда в дальние страны и в родные края, придут в твою Бухару, они смогут забрать всех ваших жителей, всю вашу мебель и утварь. Ваши дома, деревья, сараи и камни… И скажете после: „Здесь некогда был город!“»

…Я сидел в пушке, в стрелковом седле, а взор мой застилали бледные краски — белесого цвета безумие, розовая пена бешенства. Проходили часы, текли минуты, никто не звал меня, не искал, никто не позвал ужинать. Даже не позвал на молитву ребе!

Я все пытался постичь природу ее измены, блуждая в тучах исступленной ревности и бессильной злобы. Я думал об искрах между ними: при нем она оживлялась и трепетала, рядом с этой глыбой мрака и холода, а при мне, возле пылкой моей души и кипящей крови, становилась угрюмой, рассеянно отчужденной. Почему? Да, поколачивал я ее, время от времени бил, причин для этого было слишком много! И в эти минуты лицо ее делалось злым, вспухшим, а глаза метали в меня испепеляющие стрелы: «Жалкий Эзра, ничтожный Эзра, ну и что, если плавятся кости! Все равно не твоя, ну и что?!»