Владимир Сорокин: Фиолетовые лебеди

Кривой месяц ноября. Брюхо неба.

Вспорол.

Обвалился-просыпался снег. Первый. На Москву полуночную:

— Праххххххххххх…

Ветер.

Хлопья.

Три змеи:

вьюга,

пурга,

поземка.

— Ищи-и-и-и-и-свищи-и-и-и-и…

Зашипели.

Снежные выползки. По улицам.

Обесчеловеченным.

Спящий на площадях мусор. Застывшие трупы.

В испуганные рты подворотен:

— Нашли-и-и-и-и-и…

Во дворах:

люди,

костры,

шепот.

— Сорок восемь черных журавлей. Поднялись. Вокруг Кремля три круга сделали.

— И пыздэц?

— Оборотился журавлем.

— Черные маги…

— Гноем африканским обмазались.

— Весь ближний круг.

— Улетели, нах?!

— И патриарх с ними.

— А нам крылом памахалы…

— Оиебана-а-а-а-ма-а-ма!

— Гной?!

— На Якиманке зажарили на вертеле архиерея, натопили из него сала, налили свечей. И служат черную мессу.

— Апппст…

— Чечены с китайцами. Новый договор! Подписан. Русской кровью.

— Сто пудов, по-любому, *** буду, нах…

— И дивизия Дзержинского присягнула…

— Сегодня на Остоженке видали двухголовую собаку.

— Двадцать лет грабили!

— Грабылы.

— Сосали!

— Сосалы.

— И обсосали!

— Обсосалы?

— До костей!

— Недаром он тогда с журавлями летал…

— Иннаэтоя…

— Хоп??

— Гоп!

— Чернокнижник…

— Амманули!

— А как еще?!

— На

йе

ба

лы!

— Слили.

— Слылы?

— Конечно, слили, слили, слили в баночку из белого золота черный гной африканский свежего замеса средней густоты хранить в холодильнике при температуре не ниже пяти градусов по парацельсу как они знали и ведали на пленарном заседании нижнеподвальной палаты через серое большинство когда президент в последний раз спел московские окна и оркестр большого театра но парламентское втирание африканского гноя в спины народных депутатов и закон о поголовном и уголовном сносе всех теплоцентралей и интенсивный рост журавлиных перьев когда не смеют крылья черные над родиной летать но обеспечить мягкотелую семейную упаковку в супербронебойные контейнеры а в первую очередь летит администрация президента и новая элита силовых структур когда необходимо срочно просверлить все зенитные комплексы и запустить в них умных благородных и благодарных червей по умолчанию а зениткам второй мировой залить жерла свинцом или финцом или хирцом но полет делает человека свободней как серж брин.

Евгений открыл глаза. Вертолет стал снижаться.

— Ау-а-а-а-а… — он зевнул, снял наушники с микрофоном. — Черные журавлики, да? Cool…

— Что, Евгений Борисович? — закричал помощник из-за шума винтов, снимая свои наушники.

— Сны, сны…

Евгений пристегнул ремень безопасности и повел острыми плечами.

— Позвольте, я продолжу? — закричал помощник, держа перед собой планшет. — Он восемнадцать раз превращал воду в лампадное масло, в монастыре к этому так привыкли, что стали этим маслом приторговывать. Про трех оживших все знают, про женщину с мозговой опухолью, про горячий чай для братии, я уже вам рассказал. Это у них в монастыре уже рутина. Да! Вот, что очень важно для нас: семь с половиной месяцев назад один инок, он в миру был художник, а в монастыре взялся расписать стену в трапезной, так вот, он однажды заговорился, засуетился и забыл после причастия съесть просфорку. А когда вспомнил, она оказалась каменной.

— Засохла?

— Нет, она реально стала каменной. Окаменела. Форма, оттиск — все то же, но сама — камень. Так старец наказал его за суету мирскую.

— И что там за камень? Гранит? Мрамор?

— Не знаю. Он хранится у настоятеля.

— А узнать? Молекулярную структуру камня? — яростно зевнул Евгений.

— Для этого нужно забрать у них это.

— Трудно забрать, да? — Евгений потянулся, плаксиво-иронично скривив тонкие губы.

— Евгений Борисович, я только вчера днем получил эту информацию. Голова пухнет! Федот Челябинский, Анфиса Мокрая, потом тот Нектарий…

— И выстрелил он по давно пролетевшему вальдшнепу…

— Что, простите? — не расслышал помощник.

— Не прощу, — Евгений снова зевнул.

— Не расслышал! Могу продолжить?

— Не можешь! Хватит орать!

Вертолет приземлился. Евгений достал тонкую сигарету из узкого золотого портсигара, глянул в окно: скала, море, монастырь. Неподалеку стал подниматься белый вертолет с изображением шестикрылого серафима на фюзеляже.