Камилла Пэган - Жизнь и другие смертельные номера [litres]

Я подхватила багаж и со слоновьей грацией поволокла его из входной двери на тротуар, к бордюру. Потом засунула два пальца в рот и свистнула, подзывая такси, которое заказала, чтобы ехать в аэропорт О’Хара. Меня ждал остаток моей жизни, и я не собиралась опаздывать.

Мать моя жемчужница! Выпивка – потрясающая штука. Хотя я не была вполне уверена, что мне понравится, я чувствовала, что она может пригодиться на пути к моему Создателю. Так исторически сложилось, что у меня не было никаких чувств к алкоголю, ни положительных, ни отрицательных, но, если не считать случайной кружки пива или бокала шампанского на праздник, я старалась избегать его, потому что отец Тома был алкоголиком, причем не из веселых и общительных. Даже при виде легкого опьянения Тому становилось не по себе.

Но теперь его чувства меня не волновали и, узнав, что мне нужно как-то скоротать два часа перед полетом, я решилась на шаг, совершенно не характерный для прежней Либби: зашла в бар аэропорта, уселась и попросила бармена принести мне то, что предпочел бы сам, если бы смешивал коктейль для себя. (Задним числом понимаю, что это было не очень умно: щеки бармена в паутине капилляров говорили о том, что большую часть жизни он провел, поглощая напитки повышенной горючести.)

– Грязный мартини, – сказал он, с шиком наливая содержимое серебристого шейкера в обманчиво маленький коктейльный бокал. Я не знала, как себя вести, и, хотя вкус у мартини был горький и лекарственный, решила пить его так, будто с каждым глотком он становился вкуснее. Что оказалось истинной правдой.

Через пять минут напиток закончился, и я заказала еще один, который пила уже медленнее, потому что комната начала слегка кружиться. Джин, как выяснилось, действовал мягче, чем снотворные пилюли Тома (их я тоже захватила с собой на всякий случай). С другой стороны, я понимала, что если прикончу второй бокал, то едва ли с достоинством дойду до стойки регистрации, так что я оставила половину мутноватой темной жидкости в бокале и пошла гулять по терминалу.

Некоторые думают, что международный аэропорт О’Хара и есть тот самый ад, который описывал Данте, но, по-моему, здесь неплохо. Хорошие книжные магазины, приличная еда, и хотя временами и попадается скандалящий пассажир, в основном проходящие мимо люди отстраненно приветливы на среднезападный манер. К тому же здесь есть «Брукстоун» – его я обнаружила примерно в четырех с половиной милях от нужных мне ворот. В магазине не было и следа дисков с программами самовнушения, но, к великому сожалению продавщицы, я не сочла нужным приобретать запись океанского шума: ведь утром я буду на пляже. Так что я плюхнулась в массажное кресло и попыталась восстановить в желудке действие гремучей смеси бармена.

Едва закрыв глаза, я услышала, как кто-то проверещал мое имя:

– Либби? Либби Росс Миллер, это ты?

Нет, скорее всего это не я, подумала я, глубже вдавливаясь в кожаную обивку и опираясь ногами об пол в отчаянной попытке повернуть кресло. Увы, оно твердо стояло на полу, так что пришлось открыть глаза и удостовериться в том, что я уже знала. Странно, не правда ли: человек может сбросить тонну веса, изменить форму носа, сделать еще кучу вещей, чтобы его было трудно узнать в людном помещении, но стоит ему произнести одно слово, как вы тут же его опознаете. И хотя я лет пятнадцать не видела Максайн Гейнс, достаточно было услышать первый слог моего имени, чтобы понять, кто зовет меня из-за нагромождения массажной мебели.

Она кинулась ко мне, и я неохотно встала ей навстречу.

– Либби, ОМГ! Это просто чума – наткнуться на тебя после стольких лет! – визжала она.

Хотя я доверяла многим людям, которые этого не заслуживали, те, что вместо нормальных слов говорили аббревиатурами, не вызывали у меня симпатии.

– Чума, – согласилась я.

Мы с Максайн были подружками в старших классах, вероятно, потому, что мало кто, кроме меня, мог терпеть ее непогрешимость: на фоне ее сверхуспешной праведности любая монашка показалась бы правонарушительницей, которую лишь один-другой неверный шаг отделяет от колонии. Я не расстроилась, когда наше общение с Максайн оборвалось после того, как она уехала в колледж «там, на востоке», как она застенчиво и упорно именовала Принстон, хотя несколько лет назад я приняла ее запрос «в друзья» в основном потому, что не понимала особого, туманного, часто пассивно-агрессивного механизма дружбы в соцсетях.

– А я о тебе как раз думала! Ты по-прежнему в Чикаго?