Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Отворачиваюсь, иду к душу, встаю под воду, шок от горячей воды. Вода обжигает, кожа краснеет, чувствую боль, но стою под водой. Я заслужил эту боль, потому что мне не хватило мужества взглянуть в себя. Я заслужил эту боль и буду стоять так и терпеть ее, потому что мне не хватило мужества взглянуть себе в глаза. Когда тело теряет способность чувствовать, включаю холодную воду, сажусь на пол, остужаю ожог холодной водой. К горячей воде тело привыкает, к холодной привыкает еще быстрее. Закрываю глаза, предоставляю тело самому себе, а ум отпускаю в свободное странствие. Он блуждает где хочет и направляется в известное место. О котором не говорю вслух, существование которого не признаю. Там нет никого, кроме меня. Я ненавижу это место.

Я одинок. Здесь одинок, в целом мире одинок. Одинок в своем сердце и одинок в своих мыслях. Одинок везде и всегда, сколько себя помню. Одинок в семье, в кругу друзей, в любой комнате, пусть там даже полно людей. Одиноким я просыпаюсь, одиноким проживаю день, одиноким встречаю ночную темноту. Я одинок в своем ужасе. В своем ужасе.

Я не хочу быть одиноким. Никогда не хотел. Не хотел до зубовного скрежета. Ненавижу, что не с кем поговорить, ненавижу, что некому позвонить, ненавижу, что некому пожать руку, что не с кем обняться, что никто не скажет мне: все путем, старик. Ненавижу, что некому рассказать про свои надежды и желания, ненавижу, что у меня больше нет ни надежд, ни желаний, ненавижу, что никто не скажет мне: держись, старик, надежды и желания вернутся. Ненавижу, что мой крик, от которого кровь стынет в жилах, раздается в кромешной пустоте. Ненавижу, что никто не слышит моего крика, и никто не успокоит, чтобы я перестал кричать. Ненавижу, что в моем одиночестве ничего не осталось мне, кроме бутылки и крэка. Ненавижу, что все, что осталось мне в моем одиночестве, убивает меня, уже убило меня, ну, или скоро добьет. Ненавижу, что мне подыхать предстоит в одиночестве. В одиночестве, в полном ужасе. Больше всего я всегда хотел приблизиться к кому-нибудь, да по сути ничего другого и не хотел. Больше всего я всегда хотел почувствовать, что я не один, да по сути ничего другого и не хотел. Я пытался много раз, пытался покончить со своим одиночеством с помощью девушки или женщины, и всякий раз напрасно. Мы могли быть вместе, рядом друг с другом, но все равно я оставался один. Они угадывали мое одиночество и пытались стать ближе. Но чем больше пытались, тем быстрее я убегал или разрушал все, что нас объединяло. Я могу бежать быстро, когда хочу, и по части разрушения я большой мастак. Никто из моих бывших не захочет сегодня переброситься со мной даже парой слов.

Последняя была единственной, благодаря кому я почувствовал то, к чему всегда стремился. Благодаря ей я почувствовал себя человеком, о чем раньше не мог даже мечтать, и это чувство напугало меня, парализовало. Когда она отдалась мне, я потерпел фиаско. Этот провал стал началом конца. Я уничтожал ее, уничтожал себя, уничтожал нас обоих. Я уничтожал надежду на будущее. Сейчас она отказывается даже произносить мое имя, не то что признать мое существование. Я не виню ее.

Я начинаю разговор со старым другом, старым добрым другом. Говорю привет, как дела, как поживаешь, что новенького. Мой голос отдается эхом в душевой кабинке, и я чувствую себя идиотом, но продолжаю разговор. Говорю – я скучаю по тебе, хочу тебя видеть. Моего друга зовут Мишель, я не видел ее лет десять, даже больше. Говорю – в последнее время постоянно думаю о тебе. Говорю – может, скоро увидимся. Говорю – уж ты, пожалуйста, встреть меня там, когда я нагряну, очень хочется увидеть тебя. Ужас, сколько времени прошло. Десять лет, даже больше. Ужас, сколько времени.

Я встретил Мишель, когда мне было двенадцать лет, моя семья только что переехала в этот городишко. Всю жизнь я провел в большом городе, и приспосабливаться к новой обстановке оказалось нелегко. У меня не было ничего общего с местными ребятами, у них – со мной. Я не качался в спортзале, ненавидел хэви-метал, считал, что возиться с машинами – это тупо убивать время. Поначалу я делал попытки быть как все, но притворяться не умею, и через несколько недель бросил эти попытки. Я такой, как есть, а уж принимать меня или ненавидеть – это их право. Они возненавидели меня со зверским азартом.

Меня дразнили, толкали и били. Я дразнил в ответ, на каждую подножку отвечал подножкой, на каждый удар – ударом. За пару месяцев я сделал себе репутацию. Все обсуждали меня – учителя, родители, местные копы. Обсуждали без восхищения, разумеется.