Стефани Стори: Камень Дуччо

Слушатели в едином порыве придвинулись к росписи, чтобы рассмотреть каждое лицо, и Леонардо застонал про себя. Он всячески старался отвлечь их внимание от разрушающейся фрески, а добился обратного – теперь они пристально разглядывали ее.

Но в этот момент дверь внезапно распахнулась и в трапезную ворвался миловидный франт лет двадцати. Гладкое ухоженное личико Джан Джакомо Капротти да Орено искажал неподдельный ужас, тщательно завитые кудри растрепались и пребывали в полнейшем беспорядке.

– Моро, сюда идет Моро!

Чужеземные гости Леонардо разом смолкли и встревоженно переглянулись, не понимая, говорил ли юноша всерьез, или он придумал этот невинный розыгрыш, чтобы развлечь их. В поисках ответа они обратили взоры на Леонардо.

– Ах, Салаи, друг мой, если ты снова вздумал шутить, то поступаешь очень жестоко с этими бедными людьми… – Леонардо прозвал своего помощника Салаи – «дьяволенок» – за неискоренимую склонность к не всегда безобидным проказам и розыгрышам, которые мастер терпел вот уже… десять лет! Неужели так долго?

– Нет, господин, я не вру. Клянусь! Герцог Моро идет сюда. И с войском!

При всей страсти к озорству актер из юного помощника Леонардо был никудышный, и тот сразу понял: Салаи говорит правду.

Услышав имя Моро, две французские дамы громко запричитали, а их соблазнительная соотечественница в страхе прижала руки к туго затянутому корсетом животу. Мужья и отцы семейств собрали вокруг себя родню, готовясь к срочному бегству. Если герцог Моро и впрямь шел на Милан, то всем, кто в эту минуту находился в трапезной, грозила неминуемая гибель.

И прежде всего Леонардо да Винчи.

В течение полувека род Сфорца правил Ломбардией, но два месяца назад французские войска во главе с Людовиком XII вторглись в столицу герцогства и изгнали Сфорца из Милана. Герцогу Лодов и ко Сфорца – прозванному Моро (мавром) за смуглую кожу – пришлось спасаться бегством; он потерпел унизительное поражение, хотя и остался целым и невредимым. Если принесенная Салаи-дьяволенком весть о его возвращении правдива, Сфорца не пощадит никого, лишь бы вернуть себе Милан. И наибольшей опасности подвергались французы, находящиеся в городе.

Постигнет кара и Леонардо. Последние восемнадцать лет он жил и работал в Милане, оказывая услуги двору, но, когда его покровитель герцог сбежал из города, Леонардо не последовал за ним, как пристало бы истинному патриоту и верному подданному. Нет, он остался в уютных покоях, выделенных ему во дворце Сфорца, и, более того, предложил свои услуги французскому королю. Если герцог вернет себе власть, Леонардо грозит арест за измену. А как Сфорца поступают с изменниками, знают все в городе.

– Надо пойти к королю. Он возьмет нас с собой во Францию, или в Неаполь, или куда он там направляется сейчас, – спокойно произнес Леонардо, вертя на пальце сверкающую драгоценную птичку.

Салаи заметно помрачнел:

– Король уже сбежал. И прихватил с собой двор. А нас бросил на произвол судьбы.

Левый глаз Леонардо непроизвольно дернулся. Ему необходимо было подумать, все взвесить. Он снял с пояса небольшой блокнот, уселся на пол перед фреской и принялся быстро, уверенными движениями зарисовывать искаженные ужасом лица французов. На бумаге возникали скупые, но выразительные наброски гримас и жестов: распахнутые от испуга глаза, раздувающиеся в возбуждении ноздри, нервно сжатые, готовые к борьбе руки и прочие свидетельства неподдельного страха. Лишь изучая физические проявления паники, можно проникнуть в тайны человеческих эмоций, а живописцу редко выпадает шанс воочию наблюдать подобные переживания. Леонардо хотел запечатлеть не только мимику и жесты, но и шорохи многослойных дамских юбок, подавленные всхлипы, тяжелое дыхание. И если ему подвернулась такая возможность, он ни за что не упустит ее.

– Господин, прошу вас, не сейчас… – Салаи попытался мягко вынуть блокнот из рук Леонардо, но тот воспротивился. – Помощи ждать неоткуда. Надо как можно скорее выбраться из Милана.

– Чем нестись сломя голову невесть куда, лучше сесть и хорошенько все обдумать. – К тому же он должен был поскорее зарисовать эту маленькую отважную француженку именно такой, какой видел ее сейчас: голова запрокинута, стенающий рот приоткрыт, пылающая грудь тяжело вздымается. «Страх в своих проявлениях сродни экстазу», – вдруг решил Леонардо и сразу сделал себе пометку – поразмыслить на досуге о неуместном сходстве столь чуждых друг другу эмоций. Юная француженка побежала к двери, и Леонардо с сожалением проводил ее взглядом – ему уже не доведется утолить желаний, пробужденных в нем ее прелестями.