Стефани Стори - Камень Дуччо

Микеланджело старался рассмотреть каждое лицо в этой толпе. Все жители Флоренции от мала до велика собрались на площади – городские чиновники и представители всех гильдий и цехов, мастера искусств, купцы и ремесленники, фермеры из округи.

Вся Флоренция была здесь, кроме одного человека.

Леонардо да Винчи, похоже, единственный пропустил торжественную церемонию, но именно его Микеланджело желал видеть больше остальных. Не для того, чтобы покрасоваться победой в деле, которому Леонардо предрекал провал, а потому, что в глазах Микеланджело он все равно оставался величайшим мастером всех времен. Леонардо – единственный, чьего благосклонного внимания жаждал Микеланджело. Но и на этот раз маэстро отказал ему в нем.

Вдруг над площадью раздался какой-то низкий то ли рев, то ли звон.

Микеланджело вздрогнул. Что это? Он растерянно огляделся, стараясь понять, откуда наплывал этот звук.

Звук повторился. Потом еще и еще. Он походил то ли на глухой металлический гул, то ли на вой очень крупного и очень страждущего животного. Неужели вандалы прорвались на площадь и снова угрожали Давиду? Или Медичи явились под стены Флоренции, чтобы обстрелять ее из своих пушек?

– Guarda, – закричал какой-то мужчина, указывая рукой вверх, на колокольню дворца Синьории. Микеланджело поднял голову и увидел в широкой арке на верхушке колокольни гонфалоньера Пьеро Содерини.

Он звонил в колокола. La Vacca подала свой голос!

Впервые за долгие годы над городом поплыл ее низкий тревожный звон. Не в честь какой-нибудь официальной церемонии, не по случаю праздника или казни предателя. Все люди на площади сейчас же поняли, что это означало.

Это был призыв к борьбе.

– Viva Firenze! – провозгласил с колокольни Содерини. Те, кто стоял ближе всего, подхватили его слова, передали следующим, и вмиг они разнеслись по всей площади, словно подхваченные порывом ветра. Рокот медленно зарождался в недрах толпы и скоро сложился в те же два слова: «Viva Firenze! Viva Firenze!» Звук нарастал и усиливался, и наконец все флорентийцы подхватили призыв и в унисон начали скандировать: «Viva Firenze! Viva Firenze!» Над толпой распустились флаги. Дети дружно подняли руки в победном жесте. Мощный хор человеческих голосов и колокольного звона плыл над городом, и Микеланджело верил, что он эхом отдается по всем окрестностям Флоренции, достигает ушей пизанцев, французов, солдат папской армии, императора Священной Римской империи, а в особенности – коварных Медичи. И все они содрогнутся от страха, услышав этот протяжный звон и рев армии горожан-флорентийцев.

– Похоже, я ошибался. – Макиавелли стоял на помосте рядом с Микеланджело, обозревая толпу. – Что ни говори, а Флоренция готова защитить себя. – Коротко поклонившись, он направился к дверям дворца Синьории. Микеланджело смотрел ему вслед и размышлял о том, что из всех знаков внимания, которыми когда-либо удостаивал его загадочный дипломат, эти слова, пожалуй, больше всего походят на комплимент.

Граначчи протиснулся через толпу и расцеловал Микеланджело в обе щеки.

– Не подумываешь ли ты о том, чтобы высечь свое имя на Давиде, как сделал это на Пьете? – хитро спросил он, не отрывая глаз от сияющего белизной мраморного гиганта. – Можешь даже ввести это в обычай и подписывать все свои скульптуры.

– Нет уж, благодарствую, amico mio, – стараясь перекричать людской шум, ответил Микеланджело. – Думаю, я позволю ему самому говорить за себя.

Гул пробудившейся колокольни La Vacca застал Леонардо на Понте-Веккио. Он сидел на перилах моста и мечтательно созерцал бегущие внизу воды Арно. Когда народ на площади Синьории начал скандировать: «Viva Firenze», Леонардо повернул голову к портрету Лизы – он был прислонен возле него, как бы составляя ему компанию, – и сказал:

– Статуя, видно, пришлась им по вкусу.

Праздник на площади длился уже более часа, но в конце концов счастливые флорентийцы начали расходиться по домам. Большинство из них не обращали никакого внимания на странного мужчину, который сидел на перилах моста и болтал ногами над речным потоком, словно беззаботное дитя. Леонардо улыбался, кивал кому-то из проходящих, но ни с кем не заговаривал. И даже не пытался достать блокнот, чтобы зарисовать эти взволнованные лица. Это он сможет сделать как-нибудь потом, в другой день. А сегодня ему хотелось сидеть вот так, над водой, и ни о чем не думать.

Но вот людской поток иссяк, и Леонардо снова остался один. Старинный мост, где в будние дни у многочисленных лавок мясников и бакалейщиков не протолкаться от покупателей, по воскресеньям закрыт для торговли и пустынен. Сидя на мосту и не ведая, куда идти и чем заняться, он вдруг почувствовал, как внутри у него зарождается странное ощущение. Не мысль. Не физическое недомогание. Скорее, чувство. Вероятно, он жил с этим чувством давно, но редко позволял себе осознавать его.