Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Ипполит дотронулся до дверной ручки и остановился. Так было каждый раз. Он стоял так секунду, две, борясь с желанием развернуться и броситься собирать вещи, с желанием немедленно вернуться в общежитие в Москву, вылезти через окно и забыть. Забыть.

Ипполит вышел в зал. Мама уже надевала ботинки — она помогала владелице магазина в Стенино, зарабатывала копейки.

— Поль, как ты вовремя, — крикнула она из прихожей, — отец твой опять не спал всю ночь, помоги ему, если что.

— Что я, сам, что ли, не справлюсь?! — отозвался отец.

— Я вернусь сегодня попозже, надо будет машину разгрузить, еда на плите, — проигнорировала она мужа и быстро выскочила на улицу.

Ипполит молча кивнул, скорее сам себе, прошел мимо дивана и загремел на кухне тарелками.

— Ипполит, иди сюда! И стопку прихвати, — прохрипел отец.

Ипполит вдохнул: по стеклянной банке сахара ползла муха, выдохнул: на цветастой клеенке были три маленькие прожженные дырки, хотя никто в доме не курил, вдохнул: ногти оставляли белые следы на ладонях, выдохнул: взял бутылку из-под раковины и стукнул на стол перед отцом. Рядом звякнул рюмку с антресоли.

— И себе возьми, чего как не родной, — улыбнулся отец. Ипполит мотнул головой, развернулся, но отец схватил его за запястье. Это болезненное ощущение — слабой и как будто бы склизкой руки — приходило потом к Ипполиту снова. Так у людей, которые в детстве ломали кости, они вновь начинают болеть в особо сырые дни.

— Посиди со мной, — сказал отец.

Ипполит принес с кухни стул, помог отцу подняться и сел напротив.

Он стал рассматривать узор на столе — пересекающиеся следы от чашек, — слушая, как повторяется шелест, плеск, стук.

— Поль, ты меня ненавидишь? — хрипло спросил отец. Ипполит не ответил. Отец улыбнулся и посмотрел куда-то вверх, в потолок.

— Жил человек в земле Уц… — начал он.

Ипполит покачал головой:

— Книга Иова.

— Книга Иова, да, — сказал отец, — история идеального слуги Божьего. Иов… Он молился каждое утро на заре, стоя на коленях, бия землю челом. Он верно приносил жертвы за каждого рожденного ребенка.

— Я знаю эту историю, — сказал Ипполит.

— Конечно, я рассказывал тебе ее в детстве, — хмыкнул отец, — и ты знаешь, что было дальше.

Он отвинтил крышку с бутылки без этикетки и налил себе полную рюмку.

— Бог убил всех детей Иова, спалил всю землю его, мучил его, пока тот не покрылся кровавыми ранами, — отец залпом ее выпил.

— Бог утопил в дерьме и отчаянии своего вернейшего слугу. Но Иов… Иов все равно отказался проклясть имя Божье, — отец зло улыбнулся. — И знаешь, что я понял?

Ипполит покачал головой.

— Иов был ссыклом, — смех отца оборвался приступом кашля.

Ипполит посмотрел на него, сидящего на диване в рваной майке; с больными ногами, прикрытыми одеялом; с этой рюмкой в трясущейся руке, — и отвернулся.

— Я был таким же, — хрипло сказал отец. — Я слушал молитвы: все люди просят одного и того же. Всегда одинаково: «Боже, прошу тебя».

Отец больше не улыбался, не пил. Он замолкал вдруг, а потом так же вдруг продолжал.

— Я думал, что Бог дал мне возможность слушать их молитвы. Чтобы я мог помочь, — отец посмотрел на Ипполита, — этим я и занимался. Пытался утешить. Служил безропотно, отдавал ему все свои силы, все время — потому что верил, искренно верил, что я раб Божий.

Отец покачал головой.

— Больше не верю, — сказал он, дотронувшись рукой до ног.

Ипполит посмотрел на иконы позади отца. С одной из них, большой, в золотой раме, на него хмуро смотрел седой мужчина в желто-синей мантии с ключами в руках — Петр.

— Я тебя не ненавижу, — сказал Ипполит.

Отец закрыл глаза. Ему тяжело было сидеть так долго — из-за диабета его ноги были покрыты язвами.

— Почему он мне не отвечает, Поль? — спросил он тихо. — Почему все, что я слышу от него, — это молчание?

За окном не двигалось штукатурное небо. Не двигались даже сорняки на выгоревшем поле.

Ипполит удостоверился, что огонь не перекинется на траву — дом плешью окружала черная сырая земля. Он открыл взятую у соседа — Олега Федоровича — канистру с бензином.

Тот отдал ее бесплатно, хотя Ипполит пытался всучить ему двухсотрублевую бумажку.

— Нехорошо, нехорошо это, — суетливо приговаривал Олег Федорович, потирая лысый затылок, — оставлять это-то так. Примета плохая.

Ипполит начал обливать такие же черные, такие же сырые бревна, сперва обходя дом снаружи. В нос ударил едкий запах бензина.