Мурадис Салимханов - Первый снег

Он долго сидел в углу своей комнаты, не притрагиваясь к вещам и к пакетам с едой; сама мысль, что он вот так просто забыл все, что было с ним? казалась ему омерзительной и непростительной; горькое сознание того, что его кажущаяся свобода – это всего лишь новая череда испытаний, ждущих его в этом мире, не давала ему покоя. «Почему я не умер в этой тюрьме? Почему меня вот так выпустили, какая сила вмешалась в судьбы уже практически потерявших надежду людей, что вот так я хожу и на средства моего мучителя и несостоявшегося убийцы начинаю строить планы своей будущей жизни? Кто мне вернет мою старую, поломанную жизнь, выбитый глаз и спиленные зубы, кому я нужен такой исковерканный и побитый судьбой?» – спрашивал он себя снова и снова. И, незаметно для себя распалившись, сам не заметил, как ладонью бьет себя по лицу, завывая, и вслух задавая себе одни и те же вопросы, пока раздавшийся стук в дверь не привел его в чувства.

– Кто там? – спросил он.

– Это я, тетя Марьям, – раздалось в ответ, – у вас все в порядке? А то тут соседи жалуются, что вой какой-то у вас в комнате. Людям спать не даете.

– Извините, все в порядке у меня, – сказал он, вытирая мокрое лицо, – сейчас открою.

И, подойдя к двери, поднял крючок, запиравший дверь изнутри, отворил дверь. Тетя Марьям удивленно смотрела на него, как будто видела впервые, ничего не говоря она подошла к нему и, неожиданно перейдя на шепот, спросила: «Плакал, что ли, сынок? Тяжело тебе? Я вижу, что тяжело. Ну-ка пошли со мной!» И, взяв его за руку, повела за собой вниз. Он молча пошел за ней, свободной рукой вытирая слезы, которые никак не хотели останавливаться. Внизу на общей кухне никого не было, постояльцы разбрелись по комнатам и, видимо, готовились ко сну. «Садись», – сказала она, показав на стул. Затем, порывшись в шкафу, достала миску и, наполнив ее до краев супом, поставила перед ним. «Ешь, – приказала она. – Я вижу, что ты ничего не ел и весь больной какой-то, а то еще помрешь тут у меня. Что я твоему другу скажу?» – пошутила она. Положила перед ним нарезанный хлеб, солонку, какие-то овощи и, увидев, что он по-прежнему не притрагивается к еде, села напротив и сказала: «Я вижу, ты не жалеешь старую женщину, годящуюся тебе в бабушки, ешь, говорю тебе, мне еще помолиться надо перед сном, утром ведь вставать рано, и надо присматривать за всем этим». Нехотя он взял ложку, и, чтобы не обижать пожилую женщину, неожиданно проявившую участие, он стал есть; суп был на удивление вкусным, и он неожиданно для себя съел все.

– А сейчас чай с травами будем пить, – безапелляционно заявила тетя Марьям и, налив себе и ему чаю в большие фарфоровые чашки, придвинула розетку с вареньем. Видя, как он пьет чай, она улыбнулась и добавила: – Вот видишь, сынок, все хорошо, все образуется, не давай себе киснуть. Думаешь мне легко? Муж меня бросил с тремя детьми лет двадцать назад, как уехал на Север на заработки, так и пропал. Слышала, что завел там новую семью, дети пошли, и забыл нас, а я вот одна их и поднимала на ноги, образование им дала, а они тоже все разъехались, сын в Германии живет, а дочери вышли замуж, хотя зовут к себе, но я не поеду. Я вот пенсию получаю, небольшая, правда, но еще и комнаты сдаю, выкручиваюсь, как могу. А ты молодой, жены и детей нет?

– Нет, – ответил он.

– Ну вот, тебе легче, все впереди, все образуется.

– Дежа вю, – ответил он, – помнится, я сам это говорил когда-то одному парню, попавшему в беду.

– Не знаю, сынок, что означает это слово, а что стало с тем парнем?

– Умер он.

– О Аллах! Дежа или не дежа, слово-то какое странное, – в сердцах сказала она, не понимая значения, – но ты должен верить, иначе нет смысла жить.

– Правда? Я думал, что вообще нет смысла верить во что-то, и вообще, я думаю, Богу нет до нас дела.

– Астагфируллах, – ответила она, – не говори так, навлечешь гнев Всевышнего, попроси, чтобы он простил тебя.

– Хорошо, – ответил он, – попрошу. Извините, что был несколько груб в высказываниях. Спасибо вам за ужин, за поддержку и теплые слова. У меня будет к вам просьба, там наверху есть продукты и вещи, я хотел бы, чтобы вы раздали эти вещи и продукты нуждающимся, там две пары брюк, рубашки и еда кое-какая.

– О Аллах! Что ты говоришь, сынок! Ты посмотри на себя, рваная обувь, потрепанная одежда, тебе самому надо одеться, и зима на дворе, не забывай!

– Прости, мать, не могу я это носить, не готов. Кровавые это деньги, – и, увидев, как от ужаса расширились глаза старухи, он пояснил: – вернее, человек, что мне их дал, был таким.