Остается добавить, что Ганичев оставался на своем посту еще двадцать лет без малого, до самой смерти, превратив Союз в заштатную семейную артель. В последние годы в президиум его ввозили на коляске, и он с тихой старческой улыбкой дремал в заседании, нежно поглаживая сухой ручкой очередное переиздание “Флотовождя”».
11. Незалежный Севастополь – слава русских моряков
Понятно, что обструкция на съезде не придала мне особой бодрости духа, но уже 19 ноября, в День артиллериста, началась выборная гонка. И я, бывший заряжающий с грунта самоходной гаубицы «Акация», занял свое место в боевом расчете. Начались ежедневные встречи на заводах, в красных уголках, в институтах, воинских частях: знакомые лица, привычные вопросы. Я, клокоча от обиды, говорил о преступной ельцинской клике, доведшей страну до дефолта, нищеты, геополитического ничтожества, а в ответ слышал гневное: «Доколе?!» Даже Лев Соломонович не спрашивал меня уже, почему я состою в «черносотенном» Союзе писателей России, а сдержанно кивал, соглашаясь: его клиника сидела без денег второй год. Я не стал говорить ему, что вскоре после инцидента на съезде отправил по почте заявление о выходе из СП РФ.
После встречи с электоратом самые оппозиционные руководители вели меня в кабинет, где был накрыт стол. Мы выпивали, обсуждали безобразия, творящиеся в стране, «семибанкирщину», кровавую войну в Чечне, телевизионное вранье, хапужничество президентской семейки, фокусы Березовского с Чубайсом. Накал негодования был таков, что казалось, вот сейчас местный вождь велит раздать подчиненным оружие. Но все кончалось слезными тостами за Родину и просьбами передать привет Говорухину с Ульяновым: «Ворошиловский стрелок» как раз вышел на экраны и всколыхнул страну. Кстати, по предварительным рейтингам я снова входил в первую тройку все с теми же Микитиным и Гаванской, но уже не лидировал, так как коммунист, ссылаясь на Зюганова, обещал посадить олигархов в тюрьму, а «яблочница», божась Явлинским, – расселить коммуналки. Что в сравнении с такими посулами мои жалкие писательские «коврижки»? Оставалась надежда на Севастополь…
Ах да, забыл объясниться: в наш избирательный округ входили воинские подразделения РФ, прежде всего флотские, расквартированные в городе русских моряков, и мы с Алексеем отправились в Крым, захватив с собой яуфы с «Ворошиловским стрелком». В Москве ленту уже показали, зритель принял фильм восторженно, а либеральная критика, ясное дело, подняла визг: «Говорухин и Ульянов зовут Русь к топору, сиречь к “оптарю”!» Догадались, кому народ оторвет мошонки в случае чего!
Однако в аэропорту нас ждала неприятность, мы как-то забыли, что Крым – это заграница, и не оформили надлежащим образом бумаги на вывоз копии отечественного кинофильма за рубеж. Алексей сник и так наморщил лоб, что его бобрик буквально сполз к переносице – он стал похож на отчаявшегося ежа. Наша миссия срывалась. Катастрофа!
– Ну как же ты так? – играя желваками, я мягко упрекнул начальника штаба.
– Прости, Михалыч… – пробормотал он, встал и ушел, пошатываясь, как говорится, куда глаза глядят.
«Не застрелился бы… – с тревогой подумал я. – Офицер… Честь… И все такое…»
Однако минут через пятнадцать он вернулся, повеселевший, в обнимку с охранником аэропорта. Оказалось, однополчане. В общем, нас пропустили с яуфами, да еще взяли у меня автограф, узнав, что я соавтор нашумевшей киноленты:
– Молодцы! Жаль, мало Ульянов этой сволочи пострелял! Продолжение будет?
– Обязательно! Всех добьем…
Несмотря на начало декабря, в Севастополе было еще тепло. Но город произвел странное впечатление. По советским временам я запомнил его ухоженным и сияющим чистотой, точно казарма, которую личный состав драит по несколько раз на дню. Теперь же солнечные улицы выглядели запущенными, во дворах лежали кучи мусора, а затейливые сталинские фасады осыпались прямо на глазах. Везде, где только можно, болтались желто-голубые прапоры, лишь изредка попадались наши, андреевские, флаги. Казалось, «незалежные» старались густо пометить своей едкой «жовтой» символикой доставшийся им дуриком наш город. На улицах порой встречались моряки с трезубцем на фуражках, вместо нашего привычного «краба». Лица у самостийников были угрюмо-настороженные, у некоторых – виноватые. Повсюду виднелись вывески, таблички, надписи на мове, хотя кругом звучала только русская речь. Но переулки уже стали «провулками», а площади – «майданами».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу