Дина Рубина - При чем тут девочка?

Мы собирались ставить две сцены - "В келье" и "У фонтана". Теперь необходимо представить меня: бледное дитя подросткового периода. Очки в детской оправе, сутулость и бестолковые руки. Вегетососудистая дистония и, конечно же, мальчишеская стрижка, я же современная девочка.

Разумеется, я претендовала на роль красавицы Марины Мнишек. Но наша классная руководительница Баба Лиза распределяла роли, руководствуясь соображениями педагогического характера.

- А тебе мы поручаем играть Самозванца, - сказала она.

Баба Лиза преподавала нам литературу. Это была пожилая гипертоничка, тянущая, как запряженный вол, две ставки и общественную нагрузку - школьный драмкружок. Думаю, она мечтала о пенсии, но боялась, что дети повесят на нее гроздь внуков. Из-за страшной занятости Баба Лиза уже лет двадцать не могла выкроить минутку, чтобы взглянуть на себя в зеркало и убедиться, что время, увы, не стоит на месте. Только этим можно было объяснить пунцовый маникюр на ее дутых старческих пальчиках и глубокие вырезы на платьях. Ее пухлая шея перетекала в мощно отлитый бюст, который, в свою очередь, плавно переходил в колени. В углублении выреза, ущемленное бюстом, неизменно выглядывало поросячье ушко носового платка. Но самым примечательным был ее голос. Баба Лиза булькала, как суп в кастрюле на тихом огне.

- Лизветсеменна, а почему мне - Самозванец? - канючила я. - Он отрицательный, он из меня не получится...

Баба Лиза вытянула из выреза платок за поросячье ухо, обстоятельно высморкалась.

- Хватит придуриваться, - посоветовала она доброжелательно и затолкнула платок обратно. - Посмотри в свой дневник: алгебра - два, два, три, физика три, три, два. Нормальный из тебя Самозванец.

Роль монаха Пимена досталась моему однокласснику, шпане большого полета Сеньке Плоткину. Сколько помнила я Сеньку, чуть ли не с первого класса он, как боевой самолет, всегда был "на вылете". Едва успокаивался один скандал, вызванный Сенькиной проделкой, как тут же вспыхивал другой. На недавнем комсомольском собрании решено было на Плоткина влиять, и при распределении ролей сочли, что лучше Пушкина вряд ли кто сможет повлиять на Сеньку.

- Плоткин, ты у нас будешь Пименом, - деловито сообщила Сеньке Баба Лиза. - Или пеняй на себя.

Тот задохнулся от возмущения.

- Я ж спортивный сектор! - завопил он. - Все на одного валить, да?!

- Плоткин, ты свои обстоятельства знаешь, - невозмутимо напомнила Баба Лиза. - Ты на вылете.

Словом, Сенька был приперт к стене. Ему, как и мне, ничего не оставалось делать, как сунуть голову в хомут постылой роли. С той только разницей, что во мне все-таки бушевала любовь к литературе, а в Сеньке совсем иные силы.

...На первой читке, взглянув в столбцы убористых строк, Сенька обезумел от горя.

- На фиг!! - орал он дурным голосом. - Я такого за сто лет не выучу! Здесь все слова непонятные!

- А про детскую комнату милиции тебе все понятно, Плоткин? - холодно осведомилась Баба Лиза. - Или забыл, что ты на вылете?

Итак, в гулком актовом зале, под стенгазетой "Заботливая женская рука", оставшейся висеть еще с восьмимартовского праздника, мы начали репетиции. Сенька был демонстративно безразличен и туп.

Он делал бычий взгляд, прежде чем прочесть реплику, отваливал нижнюю челюсть, и без того, надо сказать, тупую и тяжелую, мычал и намеренно путал текст.

- Э... э... э... и пыль веков... мм... мм... от хари отряхнув...

- "От хартий", Плоткин, "от хартий"! - булькала Баба Лиза. - Читай внимательно: "И пыль веков от хартий отряхнув".

Мне тоже не нравилась моя роль, я не знала, как подступиться к Григорию Самозванцу. Вот с Мариной Мнишек все было ясно, тем более что дня два я репетировала Марину дома, перед зеркалом: высокомерно изгибала бровь, вздергивала подбородок и прикрывала лицо веером - признак коварства... А Самозванец? Ну как прикажете играть человека, если "ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая"?!!

Но, в отличие от Сеньки, и - повторюсь - из любви к литературе, текст я проговаривала четко, с некоторой затаенной злобностью, чтобы дать намек на далеко идущие планы Григория.

Так мы репетировали в пустом актовом зале - запинающийся туповатый Пимен и злобный Самозванец. Мною Баба Лиза была очень довольна, когда же вступал Сенька - морщилась, вытягивала из выреза платок и прочищала нос.

Наконец, Сенька дополз до заключительных слов Пимена: "Подай костыль, Григорий..."

Он заржал и, подняв голову, заинтересованно спросил: