Энн Пэтчетт - Прощальный фокус [litres]

«Ковры Парсифаля на Мельроз», – прочла миссис Феттерс изящно выведенную золотом надпись над витриной заведения. Как он радовался, когда художники приступили к работе! Сабина сфотографировала его тогда стоящим под словом «Парсифаль». Где же сейчас этот снимок? «Ты только посмотри!»

Колокольчики, купленные Парсифалем в Китае, стукнулись о стекло и мелодично зазвенели, когда двери отворились. Сальвио при виде Сабины чуть не вскрикнул от радости. Отставил свой кофе, бросился через весь магазин с распростертыми объятиями, и она нырнула в эти объятия, точно в заботливо поданное пальто.

– Ангел мой! – воскликнул Сальвио, целуя ее в затылок у корней волос. – Мы все так надеялись, что вы вернетесь к нам, когда найдете в себе силы. Нам так вас не хватает, каждый божий день!

Сабина кивнула, гладя его по голове. Она знала, кого ему не хватает. Сидхи и Бхимсен, два непальца, чьей обязанностью было разворачивать ковры перед покупателями, тоже подошли – с чувством пожать руку и на ломаном английском выразить соболезнования. Миссис Феттерс и Берти наблюдали за этой сценой, стоя в дверях под громоздким плетением из калл.

Сабина зажмурилась на секунду, открыла глаза и сказала:

– Никогда не догадаетесь, кто это со мной! – И протянула к ним руку, давая знак подойти. Они подошли – робко, послушно. – Сальвио Мадригал, а это Дот и Берти Феттерс, мама и сестра Парсифаля.

Сальвио был мастером своего дела. На уговоры сбросить цену он не поддавался, но всегда охотно предоставлял покупателю ковер «на испытательный срок». Был услужлив, но на клиента никогда не давил. Ничему не удивлялся, все, что ему ни говорили, принимал как само собой разумеющееся. Вот и сейчас Сальвио повел себя, как повел бы на его месте любой, кого представляют семье усопшего, хотя до сегодняшнего дня был уверен, что родные Парсифаля мертвы.

– Миссис Феттерс, для меня такая честь познакомиться с вами! Ваш сын был мне близким другом. Удивительный был человек, другого такого не найти. Примите мои глубокие соболезнования.

Миссис Феттерс так жала ему руки и глядела на него с такой нежностью, что случайный свидетель мог бы решить, что женщина эта после долгих мытарств отыскала наконец любимого сына.

– Сальвио – управляющий магазина, – сказала Сабина. – Он здесь всем занимается.

– А Гай тоже занимался магазином? – спросила миссис Феттерс Сальвио. – Он ведь работал здесь, да? Где было его место? На каком стуле он сидел? Можно мне подержать в руках его телефон? А как он его держал? Он здесь стоял и глядел в это окно? А на что он любил глядеть? Скажите мне, и я тоже погляжу.

– «Гай» – это Парсифаль, – пояснила Сабина.

– Парсифаль, – повторила миссис Феттерс слово, которое пыталась утвердить в памяти. – Ну да, и на вывеске это имя.

Ни единого недоуменного взгляда со стороны Сальвио не последовало. Он принял к сведению подсказку и продолжил беседу:

– Он сидел здесь безвылазно, семь дней в неделю. Но потом появился другой магазин, другие дела. Это хорошо, что он мог отвлечься. Все видели, что он совсем себя не щадит.

– Когда Фан заболел, – сказала Сабина, понимая, что управляющий колеблется, не зная, можно ли об этом упоминать, – Парсифаль передал все дела Сальвио.

– А Фана вы знали? – спросила Берти.

Видимо, утром миссис Феттерс успела ввести дочь в курс дела, прочитав ей за завтраком краткую лекцию по новейшей истории Гая. И Берти усвоила материал со всей своей милой среднезападной бесхитростностью и прониклась им настолько, что всего через пару часов осведомлялась об умершем любовнике неведомого ей умершего брата.

Сальвио выглядел как стареющий гангстер – черные джинсы, черная футболка, гладкие прилизанные волосы, тоже черные, только-только начинающие седеть, зачесанные назад. Берти он ответил так:

– Фана я знал хорошо. Я находился в магазине в тот день, когда они познакомились. Человек он был очень милый, серьезный, добрый. Очень скромный.

– Они здесь познакомились? – спросила миссис Феттерс.

– Фан зашел купить ковер. По-моему, – он покосился на Сабину, – вьетнамский ковер.

Сабина кивнула.

– Но такого ковра они не нашли, – заключил Сальвио.

Лос-Анджелес был залит солнцем. Январь – и шестьдесят восемь градусов. Легкий ветерок прогнал смог из города в долину, и воздух над Мельрозом был свеж, как пассат на Гавайях. Улицы потрясали своей роскошной шириной. Лос-Анджелес – не Манхэттен, нет в нем никакой тесноты, никакого напряжения, лишь плавные неторопливые изгибы. И на Аллайанс совсем не похоже. Все вокруг манит и соблазняет. В каждый магазин так и тянет войти. Каждую девушку хочется поцеловать.