Энн Пэтчетт - Прощальный фокус [litres]

Кончиком карандаша доктор постучал по экрану, указывая на и без того очевидное.

– Вот здесь. – Он стоял лицом к свету, и снимки мозга Парсифаля отражались в стеклах очков. – У некоторых эта штука может оставаться в таком виде сколько угодно. А у других – сосуд лопается.

Сабина попросила дать ей побыть минутку в одиночестве, и доктор, кивнув, попятился к двери и вышел. Когда делались эти снимки, всего лишь час назад, Парсифаль был жив. Потянувшись к экрану, она коснулась рукой изображения, провела пальцем вдоль верхушки черепа. Какую красивую голову она обнимала еще так недавно! В ту ночь, когда умер Фан, Сабина думала, что суть трагедии – в осознании того, что однажды умрет и Парсифаль, и потому продлится трагедия лишь какое-то время. Но теперь она начинала понимать, что суть трагедии – в оставшейся ей жизни, что впереди ждут годы и годы одиночества. Она сняла с экрана снимки, сложила их обратно в конверт, сунула конверт под мышку и стала вспоминать, как добраться до лифтов.

Больничный городок «Седарс-Синай» захватывал окраинные кварталы Лос-Анджелеса в том самом месте, где Лос-Анджелес переходил в Беверли-Хиллз. Корпуса соединялись крытыми надземными переходами, так называемыми «воздушными путями». Комнаты ожидания были специально распределены в зависимости от продолжительности ожидания. Украшавшие стены коридоров картины были слишком хороши для больницы. Порою казалось, что все до единого состоятельные жители Лос-Анджелеса либо сами умерли в «Седарс-Синае», либо потеряли здесь своих родных и вместо горя и ужаса преисполнились желанием добиться, чтобы над какой-нибудь из местных дверей повесили памятную табличку с их фамилией. Денежные вливания уничтожили большую часть характерных больничных примет: тошнотворно-бледную зелень стен, обшарпанные полы, едкий запах дезинфекции. Раньше Сабине случалось бродить по этим коридорам ночами столь бессонными, что больница преображалась в ее сознании в гигантский отель вроде «Сахары» или «Дезерт-Сэндс» в Лас-Вегасе, где в свое время они с Парсифалем давали представления. Теперь же, когда она шла к сестринскому посту, чтобы позвонить оттуда в похоронную службу, было даже и не поздно, последние солнечные лучи еще играли в небе над Беверли-Хиллз, а те, кого однажды отправят сюда умирать, пока даже не собирались ложиться спать.

Сабина знала, что и как надо делать. Опыт у нее был. Год и два месяца назад умер Фан. За такой срок ничего не забудешь. Но с Фаном было все иначе. Он шел к смерти так уверенно и неуклонно, что приход ее был вычислен и ожидаем. В последний свой визит к ним домой врач сказал, что жить больному осталось день, от силы – два. Наутро Фана не стало. А у Парсифаля и была-то лишь головная боль.

– Мне Фан снился, – сказал ей утром Парсифаль.

Сабина подала ему кофе и присела на край его постели. Раньше это была постель Фана. И дом был – Фана. Парсифаль и Фан пять лет прожили вместе. А с тех пор как Фан умер, он то и дело снился Парсифалю, и сны эти тот с дотошной обязательностью пересказывал Сабине, словно письма уехавшего в дальние края любовника.

– И как там Фан?

Парсифаль мгновенно оживился, стряхнул с себя сон. Взял из ее рук чашку.

– Он сидел у бассейна. В моем костюме – сером, с люрексом – и белой рубашке. Ворот – нараспашку. – Парсифаль прикрыл веки, вспоминая подробности. Ведь для Фана подробности значили очень многое. – В руке высокий коктейльный стакан с чем-то розовым, вроде майтая, что ли… С фруктами наверху… А выглядел он таким отдохнувшим, спокойным… Таким красивым…

– Бассейн был наш?

– О нет! Бассейн был роскошный! С фонтанами в виде дельфинов… С позолотой…

Сабина кивнула. Представила себе картину – голубое небо, ряды пальм…

– Он говорил что-то?

– Сказал: «Вода просто идеальная. Думаю поплавать».

Парсифаль отлично умел изображать Фана, его речь, в которой безупречный английский, точно в сэндвиче, был зажат между ломтями французского и вьетнамского. Сейчас от этого фокуса Сабину пробрала дрожь.

Фан плавать не умел. Бассейн у него был, но в Южной Калифорнии хочешь ты того или нет, позади твоего дома будет бассейн. Иногда, правда, Фан закатывал брюки и, сидя на бортике у мелкого края, опускал ноги в воду.

– Что, думаешь, это значит? – спросил Парсифаль.

Сабина погладила его по макушке – полысевшей от бог весть каких сочетаний лекарств. Снам она значения не придавала. Считала их чем-то вроде шума невыключенного телевизора, доносящегося из соседней комнаты.