Яна Жемойтелите - Смотри - прилетели ласточки [litres]

– Я, как депутат райсовета, инспектирую условия жизни молодых специалистов.

Вынырнув, как из кокона, из своего пальто, она решительно прошествовала внутрь, и от ее начальственного глаза, конечно, нельзя было утаить шкалик и простую закуску на клеенке в россыпи ромашек.

– Тепло у вас, чисто, – с некоторым удивлением даже произнесла Шкатулочка.

– А вы чего ожидали? – встрял Вадим.

– Ну, знаете ли, район у нас сложный. Всякого народу хватает…

– Я не всякий, – завелся Вадим. – Я в «Северных зорях» работаю, между прочим, а не бичую. Так что Надежду Эдуардовну обеспечить всем необходимым могу.

– «Северные зори» – уважаемый журнал. Я свежий номер всегда в библиотеке беру, – Шкатулочка постаралась загладить свою невольную оплошность.

– «Северные зори» интересны добропорядочным гражданам пенсионного возраста, – подхватил Вадим. – Поэтому их тираж и падает: идет естественная убыль подписчиков. А читателям моего поколения, которым чуть за тридцать, этот журнал откровенно неинтересен. Я на днях прямо сказал на планерке, что читать его – как с тугого похмелья портянку жевать…

Наденька зажмурилась, ожидая, что Шкатулочка взорвется, однако Мария Ивановна продолжила абсолютно ровным тоном:

– Что же вы на собственную редакцию жалуетесь? Раз уж вы там работаете, так извольте сами сделать журнал интересным…

Наденька с ней внутренне согласилась, причем не без удивления, потому что не может быть, чтобы ничего поделать с этим журналом было нельзя. Однако Вадим только отмахнулся, болезненно сморщившись.

Шкатулочка еще спросила, где находится Наденькино рабочее место, за которым она готовится к урокам. И, узнав, что такого в принципе не существует и что Наденька чаще всего готовится за кухонным столом, только покачала головой, украшенной традиционной химией. Наденька заметила, как заманчиво при этом вспыхнули красные огоньки сережек Шкатулочки, и с сожалением подумала, что ее собственные оттопыренные ушки такими огоньками украшать не стоит.

Когда Шкатулочка, обувшись и спрятавшись до самого носа в стеганое пальто, выкатилась во двор, Вадим выругался от души, длинно и смачно. А затем, прикончив шкалик прямо из горла, подытожил:

– Видно, что из бывших обкомовских шлюх. Они все потом идут в депутаты. Или культуру с образованием поднимать.

– Она учитель математики, – сказала Наденька.

– Все шлюхи чему-нибудь да обучены, кроме как начальственный хрен сосать. Их в обком прямо с университетской скамьи берут, комсомольских активисточек.

– Всех?

– На этом наше государство стоит. Проституция была всегда. В языческие времена – храмовая. А при однопартийной власти возникла скрытая партийная. До 35–40 лет партфункционерок используют в обкомах и райкомах КПСС и ВЛКСМ по прямому предназначению. Потом их надо куда-то девать. А куда? На фабрику валяной обуви бывшую партфункционерку директором не поставишь – глупая она, еще провалит госплан по выпуску народной обуви. Поэтому подержанные обкомовские шлюхи вдруг начинают рьяно защищать мораль и нравственность своих подчиненных. Думаешь, почему дамы во власти такие чопорные? Потому что стремятся от бурной молодости отмежеваться, вдобавок естественный лимит исчерпали, вот и поджимают губы куриной гузкой.

На выставку надеть оказалось откровенно нечего. Одежда, висевшая в шкафу с зеркальными дверцами, пропиталась смрадом табака, духом кухни и еще каким-то едким запахом старого деревянного дома. Стоило Наденьке достать из шкафа свое единственное нарядное платье – далеко не новое, купленное еще на школьный последний звонок, как она тут же ощутила этот затхлый, противный дух. Платье было действительно красивое: цвета вишни, с черными бархатными прошвами, за ним мама целый день в очереди отстояла, поэтому и запрещала в университет на занятия носить, мол, не к месту. И вот теперь, когда больше не нужно было спрашивать у мамы разрешения, чтобы надеть это платье, Наденька ощутила себя так, будто ее саму только что вытащили из старого сундука. Платье откровенно смердело. Она попробовала вывесить его на ночь в коридор, под лестницу. Может быть, выветрится на свежем осеннем воздухе. Однако вдобавок ко всему Петр Николаевич, проходя мимо, вытер об него руки, изгвазданные в огороде. И опять Наденька плакала.

Кое-какой гардероб у нее все-таки был, хотя точно так же табаком смердел. Одежку эту она в основном на уроки надевала, на выставку хотелось одеться поярче. Но что делать. Потом, люди все же придут картины смотреть, а не ее. Поэтому она влезла в серенький учительский свитерок и джинсы надела, на выставку-то джинсы никто не запретит. А еще надела серебряный кулончик-сердечко, который ей на двадцатилетие подарили, и ногти накрасила нежно-розовым. Правда, пока автобусом до центра добирались, новые сапожки ей все отдавили. И будто еще специально – мужик в резиновых сапогах в автобус влез, сапоги все в грязи, а он беспардонно так прямо по чужим ногам ступает. Вообще противно было в этом автобусе ездить. Он редко ходил, где-то раз в сорок минут. Сперва намерзнешься на остановке. Потом еще едва втиснешься, и сумку дверью прижмет. Пассажиры к выходу лезут, деньги на билет передают, еще кто-то перегаром дышит прямо в лицо.