Макс Фрай - Не мешки [litres]

Ясно, что на сознательном уровне, то есть, на уровне мыслей, всё звучит совершенно иначе, но факт остаётся фактом: суровой (просто не южной) зимой тело чувствует или «меня убивают», или «убивают негодных всех остальных». Я почему, собственно, записываю: многим, это я знаю по наблюдениям, от зимней депрессии помогает осознать степень своего безумия – убивают! в тёплом доме и в штанах с начосом! ну вы чего! – поржать и попуститься. Тело переубедить нелегко, но если ржать над собой достаточно часто, процесс пойдёт.

Похоже, в основе всякой (ладно, вставим «почти») т. н. «внутренней» (то есть, не связанной напрямую с причинённым физическим, или другим материальным ущербом) человеческой проблемы, если копать достаточно глубоко и учиться осознавать выкопанное, лежит сладкая парочка: страх быть убитым/отвергнутым племенем/стадом + страх богооставленности, которые, ясное дело, суть низшая и высшая октавы одного монстра – ужаса небытия.

Деконструировать проблему до этого основания бывает чрезвычайно полезно, потому что названный по имени демон неизбежно теряет силу. Такой процесс.

Ну и бонусом – какое-никакое развитие интеллекта, деконструкция внутренних драм ничем не хуже кроссвордов, плюс дополнительный повод поржать над собой, что само по себе та ещё деконструкция. Даже инстинкт самосохранения временно умолкает, когда мы ясно видим, насколько он в каком-то конкретном ракурсе смешон.

Я иногда проговариваюсь (обычно вполне намеренно, чтобы себе напомнить, ну и, чего уж, других подразнить), что когда не работаю (например), быстро становлюсь чересчур человеком, а мне неприятно и неинтересно такой фуфлятиной быть.

И, честно говоря, страшно (на самом деле конечно не страшно, просто скучно) подумать, что себе представляют т. н. обычные люди, когда такое читают. Не сомневаюсь (и даже могу спорить на деньги, только непонятно, как статистику проверять), подавляющее большинство понимает это признание так: в эти моменты я ничего о себе не фантазирую, не представляю себя каким-нибудь волшебным персонажем, то есть вижу себя и реальность как есть, и грущу от этой унылой правды .

Мне бы наверное тоже такое казалось (лет тридцать с лишним назад) про чужого незнакомого человека, который лично мне со стороны представляется обыкновенным, потому что не летает в небе, не испепеляет взглядом и вообще выглядит как совершенно обыденная фигня.

Но дело, конечно, не в полёте фантазии на крыльях воображения. Толку от неё, будем честны, немного (хотя вообще-то есть такая прекрасная практика: представлять себя кем-то другим, но не просто мечтать, а действовать в повседневной жизни, как действовало бы это другое существо, даже тогда – в первую очередь тогда! – когда нам это не особенно выгодно и даже опасно; эта практика мало кому подходит, потому что мало у кого получается уйти дальше самодеятельного актёрства, но когда получается, даёт потрясающий результат).

Но в данном случае речь не об этой практике. А о том, что когда я интенсивно работаю, я становлюсь частью созидательной силы, поддерживающей этот мир. А тот, кто является частью этой созидательной силы, неуязвим. В том числе, будете смеяться, житейски неуязвим.

То есть, это натурально секрет бессмертия, но им невозможно воспользоваться на практике. Потому что для человека вообще не очень-то естественно становиться частью божественной силы. И технически не получается, находясь в слабом мясном человеческом теле, это состояние бесконечно длить. Будем честны, даже несколько часов в день – натурально чудо. Тогда остальное время мы проводим как бы окутанные шлейфом этой кометы, то есть, остаточное ощущение собственной неуязвимости у нас ещё есть. А потом опять начинается творческая работа, то есть новый вход в неуязвимое состояние, на выходе остаётся шлейф, которого хватает до нового входа – вот это я называю «настоящая жизнь». И, честно говоря, нормально функционирую только в этом режиме. Чего и всем желаю – хотя бы попробовать. Это опыт, равного которому нет.

Быть «чересчур человеком» в моих устах означает ощущать собственную уязвимость. Неспособность напрямую договориться с миром о своей сохранности (точнее, утрату ощущения, что способность договориться с миром напрямую у меня всегда есть). Такие периоды, я боюсь, вполне неизбежны для любого художника (в широком смысле «художника», любого, кто иногда бывает частью созидательной силы). И вопрос даже не в том, как их избежать (в человеческом теле, пожалуй, что и невозможно, как невозможно совсем никогда не сидеть на месте, или не лежать).