Алан Камминг - Волшебная сказка Томми

— Что с тобой? Ты скажи. Будет легче...

— Я хочу ребенка, — прошептал Томми и опять разрыдался, потому что ему было стыдно. Он чувствовал себя истеричной девицей, которая сразу же после секса начинает нудеть о замужестве и о детях, и парень, естественно, думает про себя: «Ну, девочка. Ну, еб твою мать», ударяется в панику и потихоньку линяет, точно так же, как Саша (в данном примере она выступает за парня) поспешила сбежать от греха подальше, а я остался один, встал перед зеркалом (неудачная мысль, если ты плачешь и хочется успокоиться) и принялся размышлять, что мне делать и как, сука, жить дальше.

Как.

Сука.

Жить.

Дальше.

Давным-давно, когда я был маленьким, у одного моего школьного друга умер отец. Скоропостижно скончался от разрыва аорты. Мама сказала, что его забрал Ангел Смерти, и хотя я понимал, что она просто не знала, как объяснить это лучше, в моем детском воображении все равно рисовался суровый ангел, парящий на черных крыльях за окном моей спальни — каждый вечер, когда я ложился спать.

Когда вдова этого человека (то есть мама моего школьного друга) приходила за сыном после уроков, все остальные мамашки почтительно умолкали и делали скорбные лица. Даже когда их детишки с криками выбегали из здания школы, им не делали замечаний. Видимо, из-за общего заблуждения взрослых, что правда вредна для детей, а молчание — нет. На самом деле верно как раз обратное. Это лишь с возрастом мы понимаем, что правда — тяжелая штука, и предпочитаем ее замалчивать, чтобы хоть как-то справляться. А детям нужна именно правда.

Через пару недель молчание сменилось приглушенным шепотом. Я хорошо помню день, когда это случилось. Это означало, что жизнь потихоньку берет свое и уже очень скоро все снова будет как прежде, — и служило своеобразным сигналом для овдовевшей женщины, что пора взять себя в руки, оживиться, встряхнуться и нормально жить дальше, потому что время, отмеренное ей для скорби, уже на исходе.

В тот день мама друга, у которого умер отец, забирала из школы нас обоих, и когда мы садились в машину, к вдове подошла одна из мамашек, прикоснулась к ее руке и спросила едва слышным шепотом, старательно изображая сочувствие:

— Как вы?

И мама друга, одетая во все черное, ответила:

— Да вроде держусь. Ничего. Будем жить.

Эти слова намертво врезались мне в память. «Ничего. Будем жить». В этой фразе мне слышались отголоски старых черно-белых фильмов с Джоном Миллзом, которые лучше всего смотреть дождливыми воскресными вечерами, — фильмов, где действие происходит в разбомбленном Лондоне, и по ночам, когда город бомбят, люди спят на станциях метро и отчаянно трахаются в темноте.

Именно этим я и занимался несколько дней после срыва в кабинке для инвалидов: старался держаться и как-то жить.

Утром я еле встал. Это убитое состояние, вполне очевидно, объяснялось отходняком после кокса. Но меня точно так же ломало вставать с постели и на следующий день. И еще через день.

По вечерам в воскресенье мы, по традиции, ужинаем дома в тесном семейном кругу. Только мы трое: я, Сейди и Бобби. Я засел в ванной, и Сейди спросила меня через дверь, буду я ужинать или нет, и я ответил в том смысле, что у меня что-то с желудком, так что ужинать я не буду, а буду валяться весь вечер в постели и по возможности выздоравливать.

— Ты там блюешь, ангел мой? — спросила она.

— Да, — соврал я слабым голосом, который, как я надеялся, обозначал, что «проблевка — вещь неприятная и унизительная, но такое случается с каждым, вроде как дело житейское, так что вы все поймете и простите меня, горемычного, что сегодня я не смогу составить вам компанию».

Утром в понедельник я дождался, пока Бобби уйдет на работу, и только тогда выбрался из своей комнаты и спустился на кухню — стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Сейди. Я был просто не в состоянии с кем-то общаться. И дело не только в смущении, потому что (я даже не сомневаюсь) Саша никому ничего не расскажет. Но если даже расскажет — и что? По крайней мере я был с ней честным, я пошел на контакт, я почувствовал, что живу! Тем более у девочки было столько впечатлений. Такое бывает не каждый день, когда незнакомый чувак трахает тебя в задницу пальцем, присыпанным первоклассным коксом, потом кончает тебе на лицо, после чего бьется в истерике и рыдает, что хочет ребенка, и все это — через час после знакомства! Нет, я избегал своих лучших друзей вовсе не потому, что мне было стыдно за вчерашнее. Все объясняется проще: я впал в депрессию.