Алан Камминг - Волшебная сказка Томми

Так что мы взяли все самое лучшее от обоих миров, и мне это нравится. Вот, скажем, сегодня, когда мы с Бобби отправились к Сейди в театр, мы вышли из нашего многоквартирного дома в районе муниципальных застроек, прошли по Ливерпул-роуд мимо частных домов в георгианском стиле, чистеньких, заново отреставрированных, с крошечными кипарисами в кадках, стоящими на крыльце, а на другой стороне улицы стояли все те же георгианские особняки, только в полуразрушенном состоянии, темные, заброшенные, с забитыми досками окнами — прямо готовые декорации для съемок фильма о каком-нибудь наркопритоне.

Мы завернули за угол и прошли по переулку мимо крошечной зашарпанной лавки, которой владеет семья мрачных неразговорчивых пакистанцев, где мы всегда покупаем газеты, бекон и апельсиновый сок на завтрак, когда возвращаемся под утро из клуба (кстати, мне вдруг подумалось, что, может быть, эти угрюмые пакистанцы и не такие уж мрачные, на самом деле — просто им трудно нормально общаться в начале седьмого утра). Прямо напротив располагается маленький, но очень даже шикарный магазинчик, где продаются всякие стильные штуки для оформления интерьера. Там в витрине стоит монументальное кресло типа тех, что бывают в рекламах конфет, когда какой-нибудь добрый дедушка, явный маньяк-извращенец, достает из большого пакета целую горсть леденцов и предлагает их внуку, а в следующем кадре маленький мальчик уже сидит на коленях у старого перца. Очень даже сомнительно, на мой взгляд, хотя, с другой стороны, как говорится, каждый понимает в меру своей испорченности. А еще в магазинчике продаются такие хреновины с бахромой, которые можно повесить на то же кресло или на ламбрекен. (Кстати, вот тоже забавное слово. Надо будет сказать Сейди, когда мы в следующий раз затеем глумиться над всякими «ложами из молодого салата-латука».)

Потом мы вышли к еще одному муниципальному микрорайону — уже не такому уродливому, как наш, образца 1970-х годов, — с большим сквером на площади, оккупированным чумазыми ребятишками с вечно сломанными игрушками, свернули в очередной мрачноватый проулок, прошли под маленькой аркой, вышли на Алмейда-стрит... и оказались как будто совсем в другом мире, где машины новее и чище и на улицах не видно детей (вероятно, Шафраны и Джейки еще занимаются в своих танцевальных кружках), а чуть подальше, почти на углу Аппер-стрит, стоит этот богемный вертеп зла и порока под названием театр «Алмейда». Такое вот примечательное путешествие по низам и верхам британского социума.

Пока я предавался умозрительным изысканиям в области культурологической антропологии, Бобби разговорился с каким-то парнем из тех хитроумных ребят, которые, когда начинают лысеть, не дожидаются естественного завершения процесса и бреются налысо превентивно. Пару лет назад такая «прическа» однозначно обозначала бы его принадлежность к гомосексуальному меньшинству, но теперь, когда гей-культура активно внедряется в мейнстрим и мужчины вполне даже традиционной ориентации комплексуют по поводу волос в носу и набивают себе на плечах разноцветные татуировки с китайской символикой, уже трудно сказать, кто есть кто. Прислушавшись к их разговору, я уловил слово «абажур», повторенное не единожды. Теперь все понятно. Гетеросексуалы не беседуют об абажурах в баре — если только не заняты в их производстве и не собрались на съезд производителей абажуров. Но опять же, а много ли гетеросексуалов занимаются изготовлением абажуров?

Как оказалось, этот парень — кстати, его зовут Майк, — купил несколько абажуров из последней коллекции Бобби.

Я сразу понял, что Бобби имеет на Майка виды, и не только как на потенциального покупателя абажуров, и решил оставить их наедине — сходить к бару, взять себе еще выпить и предпринять очередную попытку растопить непрошибаемый айсберг по имени Саша.

Когда я подошел к стойке, Саша как раз потянулась за бокалом на верхней полке, и ее футболка слегка задралась, приоткрыв пухленький сексапильный животик. Мне нравится, когда у женщины есть животик. А когда у мужчины — категорически нет, если только это не монументальный мамон, а я как раз в том настроении, чтобы поиграть в гадкого мальчика при строгом папочке, который тебя распластает и сплющит. Саша заметила, что я на нее смотрю, и улыбнулась во все тридцать два зуба.

Я улыбнулся в ответ, но без обнаружения зубов — этакой многозначительной улыбкой из серии: «Да, я разглядывал твой животик и был бы не прочь тебя трахнуть». Саша ни капельки не смутилась. Она стойко выдержала мой взгляд и потянулась еще за одним бокалом. На этот раз мне удалось рассмотреть тонкую полоску белой незагорелой кожи внизу живота. Она хорошо выделялась на фоне красивого оливкового загара и смотрелась весьма соблазнительно.