Юрий Поляков - Три позы Казановы

«Коньяк! – почуял писатель. – Дорогой!»

– Хотите?

– Если только немножко, – согласился Андрей Львович и деликатно, стараясь не касаться губами горлышка, булькнул.

– Итак, в первый раз я влюбилась в вас, – придав голосу насмешливую эпичность, начала Обоярова. – Рассказать? Ладно, не буду. А во второй раз я втюрилась в каратиста с чёрным поясом. Он руководил подпольной секцией. Карате ведь было строго запрещено, но если очень хочется… Сначала нас тренировал Шоркин. Вы сейчас упадёте!

– Почему?

– Потому что Шоркин был мужем Людмилы Ивановны.

– Какой ещё Людмилы Ивановны?

– Ну боже мой, воспитательницы первого отряда – вашей напарницы!

– Не может быть!

– Да!

– Откуда вы узнали?

– Он принёс на тренировку фотографии с подпольного соревнования. А на снимке рядом с ним стояла Людмила Ивановна. Я спросила: кто это? И он с неудовольствием ответил: жена.

– Мир тесен, как новый полуботинок. А почему с неудовольствием?

– Ну что вы! Такой ходок был! Ни одной молоденькой каратистки не пропускал, ко мне тоже пристраивался, но я была идейная девочка, с целью…

– С какой целью?

– Сейчас расскажу. А Шоркин закончил плохо. Одна дурочка из нашей секции, несовершеннолетняя, от него залетела. Прибежали родители – и он исчез. Тогда появился Дэн, мой будущий муж. Он сразил меня на первом же занятии – вышел к нам обнажённый по пояс. Ах, какой у него был торс! Играла каждая мышца. Добавьте к этому неподвижное красивое лицо, длинные, почти до плеч, тёмные волосы и чёрные глаза, полные нездешнего, печального знания. В перерывах между тренировками он, сев лотосом, тихо и бесстрастно говорил нам о карме, сансаре, медитации, сверхзнании… В общем, плёл чепуху, какую сейчас можно прочесть в любой бульварной газетёнке. Но тогда мы восторженно ловили тайные слова. Девчонки шептались, что Дэн дал обет целомудрия. Ну как после всего этого не влюбиться? Он работал в котельной истопником. Ах, какая романтика для девочки из академической семьи! Точнее, числился… Вместо него по очереди дежурили парни из нашей подпольной секции. За это начальник ЖЭКа (небескорыстно, конечно) разрешил оборудовать в большом бесхозном подвале спортзал и маленькую комнатку, почти келью – для Дэна. Туда-то я к нему однажды и пришла…

– С какой целью?

– Ну вы спросили!

– Но… вы… вы сказали, что были девочкой с целью, – вывернулся Кокотов.

– А я разве не объяснила?

– Нет.

– Странно. Я мечтала стать шпионкой.

– Ке-ем?

– Шпионкой. Как Мата Хари. Или княжна Вика Оболенская из «Красной капеллы». Ей отрубили в гестапо голову. Я знала, некоторым выпускникам ромгерма предлагают работу в органах. Я верила, что мне тоже предложат, и готовилась.

– А почему вы думали, что предложат?

– Ну, не знаю, наверное, потому, что я нравлюсь мужчинам. Разве не так?

– Так, – потупился Кокотов.

– А шпионке необходимо владеть боевыми искусствами…

Наталья Павловна вдруг отскочила в сторону, присела, выставив вперёд два сжатых кулака, а потом с визгом, какой издают женщины, застигнутые во время обнажённого купания, крутанулась так, что её сапожок просвистел в сантиметре от писательского уха.

– Ух ты! – Кокотов невольно отшатнулся.

– Вот видите! – воскликнула она, принимая каратистскую стойку и глубоко дыша. – Не забыла! А ещё я как ненормальная зубрила английский, стреляла в тире и даже записалась в студенческий театр.

– Зачем же в театр?

– А как иначе? Шпион – лицедей, он должен уметь выглядеть именно тем, кого хочет видеть в нём объект вербовки или разработки. Вот, допустим, вы учёный, занимающийся оборонкой, и мне надо под видом аспирантки подобраться к вам, войти в доверие, влюбить в себя и выведать гостайну. Теперь смотрите на меня! Нет, здесь темно! Идёмте туда, к фонарю! – Она взяла его за руку и повлекла к свету: – Вот здесь хорошо. А теперь скажите мне что-нибудь!

– Что именно?

– Ну какую-нибудь математическую ерунду.

– Я забыл… – замялся Андрей Львович. – Ну хорошо, ну вот хотя бы так: сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы, да?

– Что?! Профессор, повторите, пожалуйста!

– Сумма квадратов катетов…

Лицо Натальи Павловны чудесным образом изменилось: в нём появилась некая счастливая насторожённость, перешедшая сначала в нежное изумление, а потом – в то особое лучезарное восхищение, от которого мужчине начинает казаться, будто он не только самый умный, но и самый красивый на свете. Кокотов даже пожалел, что не владеет никакими государственными секретами.