Глеб Черкасов - Как мы не стали бандой

В остальном говорить спасибо было не за что.

До июня 1992 года Линькович-младший вел привольную жизнь студента из обеспеченной семьи. Происходившее в стране его не слишком интересовало.

Например, в 1991 году самым важным событием стал не путч, хотя Стас бывал у Белого дома, когда привозил отцу еду из дома, а Яна, старая дачная знакомая. Он встретил ее через месяц на сентябрьском концерте АС/DC в Тушино.

Роман начался почти мгновенно, отодвинув учебу и все, что происходило вокруг, на третий план. Точнее, им было на все наплевать. Однажды в декабре утром Яна включила приемник. Она хотела поймать SNC, но промахнулась волной, и только поэтому из новостей «Эха Москвы» Стас и Яна узнали, что в Беловежской Пуще подписано соглашение и СССР больше нет. Немедленно состоялся их первый постсоветский секс.

В январе 1992 года выяснилось, что Яна вместе с родителями уезжает в Израиль. Всполошенный Стас уговаривал ее остаться, но она совсем не собиралась бросать папу, маму и бабушку — «да ты и сам же понимаешь, в этой стране никогда и ничего не будет хорошо». Вариант уехать вместе тоже не проходил: Михаил Абрамыч, Янин отец, с удовольствием принимал дачного знакомого у себя, но дочку выдавать за него не хотел. Еврейских корней у Линьковичей решительно не имелось.

Последние три дня перед самолетом они провели в Северянке, у Стаса на даче. Проводив Яну до уже чужой квартиры, в которой ее семья коротала время до самолета, почти ничего не соображавший от горя Линькович-младший приехал домой, попросил денег на такси и цветы. Отец посмотрел на него, заставил принять душ и поесть спешно сваренных пельменей, потом посадил в свою машину и повез в аэропорт.

Шереметьево-2 напоминало вокзал времен Гражданской войны, впрочем, считалось, что до нее рукой подать. Стас и Яна целовались ровно до объявления регистрации и посадки, а Линькович-старший, чтоб им не мешали, вел обстоятельный разговор с Михаилом Абрамычем и его женой. Потом, когда девушка скрылась за раздвижными дверями зоны посадки, Стас нашел неподвижный эскалатор, сел на него и стал курить одну за другой, насвистывая песню Шевчука «Последняя осень». Иван Георгиевич сидел рядом, молчал, а потом похлопал по плечу, сказал:

— Не грусти, через пару-тройку лет раскрутимся, съездишь в Израиль, заберешь свою Яну обратно. — Потом как-то загадочно добавил: — Главное, чтобы на месте была, никуда не делась.

Когда они ехали домой, Стас утешал себя тем, что у него есть такой сильный и понимающий папа. Перспектива через пару лет приехать на белом «кадиллаке» в Тель-Авив казалась реалистичней некуда.

Вскорости от нее не осталось ничего.

Летом 1992 года отца выперли с работы. Этому предшествовала странная возня. Недели две Иван Георгиевич нервничал, уезжал из дома рано, возвращался почти ночью и долго сидел на кухне над бумагами. Однажды вечером он разговаривал по телефону. Почему-то Стас запомнил, как он громко сказал «колея с буреломом» и широко улыбнулся, как года два не улыбался.

Утром они с матерью спешно уехали к старым друзьям на дачу. Там сидели два дня, а потом так же спешно вернулись домой.

Отец уже был там с лицом какого-то странного цвета. Только потом Стас сообразил — синяки, но так и не понял, как это могло получиться. Линькович-старший оставался в форме и, сколько бы времени ни съедала работа, тратил на зарядку не меньше часа в день.

Теперь времени стало гораздо больше, но зарядку Иван Георгиевич делал по инерции. Через пару недель из дома практически исчезли деньги. Родителей это, казалось, почти не беспокоило. Пришлось идти на заработки — когда Стас сказал про торговлю сигаретами, отец только рукой махнул.

Иван Георгиевич жил в своем мире, в котором он оставался участником съезда молодых директоров, пожимавшим руку Генеральному секретарю Михаилу Горбачеву. Впрочем, теперь Линькович-старший говорил — вот хорошо бы за руку, да через бедро, да добавить от души, сытно, как учили. Окружающую действительность он не принимал совсем. Вместо того чтобы искать работу в уровень, обратиться за помощью к влиятельным друзьям — не один же Линькович был у Горбачева на приеме, — он устроился в булочную, слава богу, не продавцом, а замдиректора. Так это называлось.

Заглянув однажды к отцу на работу, Стас застал его разгружающим машину.

Расчет делался на то, что, по каким-то старым связям, получится подтягивать в магазин по дешевке всякую кондитерку. План не сработал. Стас подслушал однажды, как отец с горечью говорил жене: «Приходит мама с дочкой, та говорит, купи конфет, мать отказывает, тогда дочка чуть не плачет: мама, ну хотя бы хлебца… Сволочи, как я их ненавижу».