Дарья Димке - Снегири [litres]

Книжки – единственные из всех вещей – всегда оставались сами собой. Судьбу прочих невозможно было предсказать, потому что они постоянно трансформировались. Бабушкино платье со временем могло превратиться в фартук, платье для меня или рубашку для Мелкого. А рубашка Мелкого, мой сарафан или занавески – в лоскутное одеяло. Лоскутное одеяло пока не превращалось ни во что, но с учетом того, что мы знали о мире вещей, только пока. Когда Мелкий стал достаточно большим, дедушка отпилил спинку, прорезал сиденье его детского стульчика и вставил туда Найдину миску, чтобы ей было удобнее есть. Так стульчик превратился в кормушку. Старые открытки – те, картинки на которых были скучными, а надписи – ничего не значащими, вроде «С Новым годом», «С днем рождения», «С 8 Марта» или «С 1 Мая» – в один прекрасный день стали дачными шторами. Мы сворачивали из них маленькие, яркие, плотные квадратики, которые нанизывались на скрепки – и получались длинные яркие ленты. Это были очень красивые шторы. Бабушка повесила их на дверь веранды, и они позвякивали, когда кто-нибудь проходил, или просто от ветра. Каждая вещь обладала почти бесконечным сроком жизни. Когда процесс превращения начинался, он был неостановим. Обычно началом этого процесса служило замечание бабушки, которая задумчиво глядя, к примеру, на нашу одежду, говорила: «Дети совсем пообносились».

Время от времени мы играли с бабушкой или дедушкой: надо было угадать, чем была та или иная вещь раньше. Любимым объектом для этого было наше огромное дачное лоскутное одеяло. Оно было таким большим, что под ним можно было свободно поместиться вчетвером, таким плотным, что мы с Мелким строили из него форт, и невероятно красивым, поскольку состояло из тысячи и одного разноцветного кусочка. Мама специально привезла на дачу свою швейную машинку и целую неделю шила его по вечерам. Некоторые кусочки мы узнавали без труда, потому что они сопровождали нас всю жизнь. Некоторые – припоминали с трудом, потому что вещь, частью которой они были, сама давно стала элементом прикроватного коврика, и только ее малый, заботливо сбереженный бабушкой клочок сохранился в первозданной яркости и теперь украшал одеяло. Некоторые не узнавали вообще, потому что их первая инкарнация была гораздо старше нас.

В любой момент любая вещь могла стать чем угодно. Мы тоже чувствовали эту тягучую переменчивость и бесконечность: из ручки с вынутым стержнем получалась отличная трубочка для плевания, из старого кабеля можно было добыть цветную проволоку, из которой можно было сделать все на свете. Правда, некоторые границы все же были. Выяснилось, что вырезать из бабушкиного платья цветок, чтобы украсить им для нее же сделанную открытку, было не такой уж хорошей идеей. Однако настоящими мастерами трансформаций были все-таки взрослые. Понять, как дедушка собирал из старых железных деталей и остатков досок какой-нибудь чрезвычайно полезный в хозяйстве механизм, было решительно невозможно.

Однако книг это не касалось. Книги были всегда и только книгами. Книги попадали в дом разными путями, чаще всего их дарили. Учительница все время твердила, что книга – лучший подарок, и родители наших друзей были с ней солидарны. Правда, они считали, что это относится ко всем книгам, что бы в них ни было напечатано и какого бы возраста ни был одариваемый. Когда мне исполнилось семь лет, мне подарили пять совершенно одинаковых книг Восточно-Сибирского книжного издательства. Они были напечатаны на серой бумаге, в них не было картинок, а на обложке было написано: «Бедные люди. Белые ночи. Неточка Незванова. Ф. М. Достоевский». Дедушка, увидев аккуратную стопку, долго смеялся. После чего уверил меня, что книга мне понравится, правда, он советовал бы мне отложить ее прочтение хотя бы года на четыре, а лучше на шесть.

С книгами у каждого из нас были особые отношения. Однако у Мелкого они были совершенно особыми. Не то что Мелкий не понимал, что между описанным в книге и жизнью пролегает граница – скорее, он ощущал проницаемость этой границы. Именно поэтому я однажды вынуждена была совершить страшное – вырезать из книги страницу. Это была книга Льва Толстого «Рассказы для детей». Однажды открыв ее, я наткнулась на рассказ «Сливовая косточка». Рассказ был очень коротким и по-настоящему страшным. Там описывался необычайно подлый взрослый, который потряс меня до глубины души. Я не хотела, чтобы Мелкий подумал, что наши взрослые могут так когда-нибудь поступить. Кроме того, описанное было настолько мерзким, что я не хотела, чтобы оно продолжало существовать. Поэтому оставался только один выход – уничтожить этот рассказ, чтобы он не повредил никому больше, что я и сделала при помощи ножниц.