Миклош Дярфаш - Был однажды такой театр

Третьим видом домашней деятельности Торша были допросы. Ежедневно жена и сын обязаны были докладывать ему обо всем. Жене давался час, сыну — пятнадцать минут. Здоровенные часы налогового инспектора все это время покоились перед ним на столе. Геза Торш задавал вопросы, допрашиваемый покорно отвечал. Готовка, уборка, садовые работы, штопка, школьные успехи, денежные траты, отправление естественных нужд — решительно все становилось предметом дознания. Инспектор допрашивал въедливо, дотошно, словно перетряхивая прожитый день час за часом, минуту за минутой. Мать и сын жили в постоянном страхе. Стыд и унижение объединяли их, заставляя спасаться от тирании единственно возможным средством — ложью. Именно эта спасительная ложь помогала матери скрывать от провинциального Калигулы театральные увлечения сына. Ей самой тоже не особенно нравилось, что Дюла целыми днями вертится возле актеров, но она предпочитала предоставить мальчика самому себе, чем дать излиться на его голову отцовскому гневу.

Вот почему Дюла не рассказывал о родителях своим новым друзьям. Отца он ненавидел, а мать любил так нежно, что не мог допустить, чтобы кто-нибудь узнал о ее рабской доле. Слушая Хермушевы назидания, он покорно кивал и терпеливо ждал, когда тот наконец сменит тему.

Однако судьбе было угодно, чтобы декораторы свели с Гезой Торшем личное знакомство.

Хермуш все еще разглагольствовал, когда Дюла внезапно вскочил, пошатнулся от волнения и чуть не упал на раскинувшегося рядом дядюшку Али. Схватившись за его плечо, он устоял на ногах и медленно выпрямился. Глаза его потемнели, губы искривила какая-то дикая улыбка. Трое декораторов разом подняли головы, следя за Дюлиным взглядом. У дверей театра стоял отец Коржика об руку с толстой женщиной в красном платье.

Декораторы узнали его не только по форменной одежде. Внешность старшего Торша не оставляла ни малейших сомнений. Он был как две капли воды похож на своего сына, только во взрослом исполнении — с черными усами и глубокими морщинами. В остальном все было то же самое. Узкий разрез глаз, маленький носик-пуговка, крутые скулы, не слишком высокий лоб — словом, все то, что делало Коржика таким забавным и симпатичным. Геза Торш неподвижно стоял рядом со своей броской спутницей. Ему, надо полагать, тоже было не по себе. Он закусил нижнюю губу, отчего усы немедленно встопорщились, щитом загораживая лицо. Дюла угадал отцовское смущение, и сердце его сжалось еще сильнее. Он опустил глаза, не в силах выдержать отцовского взгляда, не в силах видеть эту выпирающую во все стороны из корсета тетку.

Инспектор медленно направился к ним. Декораторы, не сговариваясь, встали и окружили мальчика со всех сторон. Геза Торш подошел совсем близко, так близко, что мог коснуться сына протянутой рукой. Красная женщина осталась стоять на месте, прислонившись к дереву, похожая на язык пламени.

— Ты что здесь делаешь, сынок? — Голос инспектора слегка дрожал, однако вопрос прозвучал почти дружелюбно.

— Я… разговариваю с господами декораторами.

— Ага.

Больше вопросов не последовало. В ту же секунду рука инспектора взлетела и отвесила мальчику звонкую, увесистую пощечину. Дюла даже не покачнулся, он словно ждал этой пощечины, заранее напрягши мускулы и расставив ноги, чтобы удержать равновесие. Только голова откинулась едва заметно. А между тем удар был нешуточный — из носу тотчас хлынула кровь.

Хермуш вскочил на ноги, едва не перекувырнувшись, схватил Дюлу в охапку и потащил его назад, к театральному крыльцу. Господин Шулек сжал кулаки, словно готовясь здесь и сейчас отомстить за тот самый графский удар, что лишил его глаза, но Аладар, африканский охотник, схватил его за ногу. Сам он тоже поднялся, красное лицо побагровело, глаза горели негодованием.

— Послушайте… так бить ребенка… Разве можно?..

— Допустим, нельзя, — отрезал инспектор, — только вам-то какое дело?

— Мне? Он мой друг… — неуверенно вымолвил декоратор.

Хермуш тем временем затолкал Дюлу в театр, захлопнув за собою заднюю дверь на случай, если этому дикарю вздумается преследовать мальчика. Господин Шулек остался при Аладаре в качестве подкрепления, руки у него все еще чесались. Аладар же возвышался перед инспектором, словно крепость.

— Вы что, испортить мальчишку хотите? — спросил Геза Торш, засунув большие пальцы за ремень.

— Это мы-то? — Дядюшка Али сжал кулаки.

— Вы, а то кто же?

— Скорее уж вы испортите. — Аладар взглянул через плечо налогового инспектора на безучастно стоявшую под деревом женщину.