Миклош Дярфаш - Был однажды такой театр

Из-за нехватки бумаги мы не расписывали роли на каждого персонажа. Трижды в день мы собирались и заучивали текст. После десятка таких репетиций каждый знал свою роль наизусть. И не только свою. Мы были счастливы.

Возбуждение не покидало нас и после репетиций. Это часто бывает с актерами: разучивая какую-то роль, они страстно в нее влюбляются и неохотно возвращаются в привычные рамки своего «я». Когда матушка моя играла королеву, она щедро давала мне денег на мороженое, а когда вдову, деревенскую учительницу, я не мог добиться у нее ни гроша.

Любители наслаждаются своей ролью вне сцены еще с большим самозабвением. Сапожник Дудаш и вне стен третьего барака продолжал оставаться лейтенантом Пуассаном: это ощущалось и в его фатоватой походке, и в горделивой осанке. Всего за несколько дней он избавился от своей угловатости, стал частенько употреблять изысканные выражения, выучил — с помощью Торды — первый куплет «Марсельезы», а при встрече вместо приветствия небрежно козырял. Вначале он не обижался, если над ним посмеивались, однако спустя две недели потребовал, чтобы с ним обращались, как положено обращаться с французским морским офицером. В вопросе о географическом положении Франции он проявлял известную неуверенность, не видя существенной разницы между Тихим и Атлантическим океаном, но — опять же с помощью Торды — узнал имя де Голля и с удовольствием поминал военного руководителя французского Сопротивления, называя его фамильярно «мон женераль».

Торда каждый день проводил с Эрнё Дудашем по полчаса, обучая его французскому.

— Удивительные способности к языку, — сказал он мне на одной репетиции. — Каждое слово схватывает на лету. Напишу ему палочкой на земле, объясню, как произносится, и готово. Можно стирать и писать следующее.

Эта страсть к игре начисто отсутствовала у Мангера. В роли английского лейтенанта он еще кое-как удовлетворял требованиям, но, сойдя со сцены, не желал играть ни минуты. Я знал, он все время думает о жене.

— Ты что, все еще полагаешь, что она тебя бросит? — спросил я однажды, застав его за бараком в слезах.

— Нет. Я боюсь, что она умерла.

— Когда мы шли по шоссе, тебя только ревность мучила. Причем без малейших оснований. Брось ты, к черту, мрачные мысли, — пытался я немного расшевелить его.

— Знаешь, я все время вижу ее на середине моста Эржебет: она бежит в сторону Пешта — и вдруг мост раскалывается пополам.

— Калман, вы со стариком Белезнаи жизнь мне спасли. Я ничем не могу тебя отблагодарить, кроме как…

— Ты уже отблагодарил, — перебил он меня. — Отблагодарил, когда взял в труппу актером.

— Нет! Я тебя по-настоящему отблагодарю еще — хорошим пинком под зад. За то, что ты себя понапрасну травишь.

Он пожал плечами, не переставая плакать.

Хуго Шелл проделывал с жевательной резинкой самые невероятные трюки. Он выстреливал ею изо рта и тут же втягивал обратно, выдувал воздушный шар, потом вдруг глотал его; однако самым большим сюрпризом для нас были его слова, когда я, пользуясь своим режиссерским правом, категорически запретил всякие игры с резинкой.

— Мицуго, милый ты мой начальник, да нет у меня никакой резинки, — посмотрел он на меня искренними, чистыми глазами и широко разинул рот. — Пожалуйста, смотри сам: нигде нет, — показывал он всем свое нёбо.

— К десне приклеил.

— Нет.

— В зубах спрятал.

— Честное слово, нет у меня никакой резинки.

— А если я тебе пальцами в рот влезу?

— Ради бога.

Всерьез разозлившись, я побежал на сцену и тщательно ощупал нёбо, десны, зубы Хуго Шелла. Наверняка я был первый режиссер в мире, который прибег к такому экстравагантному приему, — но я уже не способен был справиться со своим возмущением.

Во рту Хуго Шелла не было и следа резинки.

— Неужели проглотил? — заикаясь, пробормотал я.

— Нет. Вот, смотри, — он сделал шаг назад, — смотри на мои руки, вот, да не так сердито, ага, теперь хорошо — точь-в-точь царственный олень, это как раз то, что надо… Итак, раз, два, три, — произнес он, и на губах его вдруг вновь возник пузырь из жевательной резинки.

Я попытался схватить его рукой, но схватил лишь пустоту. Лицо Хуго оставалось серьезным.

— Пойми наконец, Мицуго, речь идет о простом обмане. О внушении.

— Ты что, и гипнозом владеешь?

— А что? Конечно.

— Невероятно.

— Репетиция продолжается, — шагнул на середину сцены балаганщик и запел выходную арию офицеров: «Мы союзники, парни бравые, против Гитлера сражаемся со славою…»