Фан Фан - Пейзаж

Мария Семенюк

Седьмой как-то сказал: когда ты увидишь в этом мире всё и поймёшь, что такой мир и гроша ломаного не стоит, ты наконец ощутишь вкус жизни, тогда ты сможешь пройти по жизни легко и свободно, от начала до конца и от конца — до начала.

Седьмой говорил, что жизнь словно листья на дереве: опадают, появляются вновь, и так без конца. Нежные почки распускаются весной лишь для того, чтобы стать листьями, которые осенью опадут на землю. Конец всегда один. Зачем переживать, потому ли ты ярко зеленеешь, что отнял у другого питательные соки?

Ещё Седьмой говорил, что те люди, которых называют справедливыми и честными, на самом деле живут лишь во имя собственной репутации, хоть не приносят вреда, но и пользы от них нет — ни обществу, ни человечеству. Зато возьми человека, разбогатевшего нечестным путём, объект всеобщего порицания — он ведь может потратить крупную сумму на постройку больницы или школы, отчего многим людям будет ощутимая польза. Вот и скажи, кто из этих двоих хуже, а кто лучше?

Каждый раз, когда Седьмой заходил домой, в него будто бы бес вселялся: постоянно орал, шумел, громко распоряжался, казалось, он жестоко мстил за то, что в детстве ему никогда не дозволялось говорить.

Отец с матерью не выдерживали такого Седьмого и с криками «Заткнись, слушать противно!» выбегали на улицу. Железная дорога Пекин-Гуанчжоу проходила почти что под козырьком нашего дома. Ровно через каждые семь минут по ней с грохотом и свистом проносился поезд, от шума можно было оглохнуть. Родители слушали, как каждый звук, который издавал Седьмой, измельчался в порошок под огромными колёсами.

Был бы отец такой, как прежде, Седьмой не успел бы рта открыть, тот схватил бы нож и отрезал ему язык. Теперь же он не смел ничего сделать. Теперь Седьмой Брат был большой шишкой. Отцу ничего не оставалось, как смирить своё огромное самолюбие и подстраиваться под желания шишки.

Седьмой стал высоким и толстым парнем с румяным лицом, которое частенько лоснилось. Живот немного выпирал и выглядел солидно. Трудно поверить, что все эти могучие телеса держались на его прежних косточках. Я подозревал, что тогда, в двадцать лет, ему не аппендицит вырезали, а вставили другие кости. Как иначе объяснить, что с тех пор он вдруг начал расти и толстеть? В европейском костюме, с галстуком, он стал выглядеть крайне представительно, вылитый гонконгский коммерсант. Потом ещё начал носить очки без оправы и вовсе стал похож на профессора или учёного. Когда Седьмой шёл по проспекту, девушки частенько провожали его восхищёнными взглядами. С посторонними он всегда вёл себя без всяких «бесов», культурно и интеллигентно делился своими умозаключениями, причём столь глубокими, отмечали собеседники, что так называемые философы и за несколько десятков лет до такого не додумались.

Одно время Седьмой жил в гостинице «Цинчуань» («Чистые воды»). Вначале отец в это не поверил. Каждый день, прогуливаясь вдоль реки, отец видел это огромное белое здание — он прожил в Ханькоу немало, но таких больших зданий не видел, поэтому был твёрдо уверен: в таком здании могут жить лишь первые лица страны — председатель Мао или премьер Чжоу Энлай. Мать возражала, что председатель Мао и премьер Чжоу уже на небесах и не успели пожить в «Цинчуань». Ну тогда председатель Ху Яобан или премьер-министр Чжао Цзыян, соглашался отец. На дворе был 1984 год.

Седьмой не мог объяснить толком, почему его там поселили, зато рассказывал, что на вывеске иероглиф «цин» написан так, что больше похоже на «ань», из «чистых» вод получились «тёмные», [2] В китайском языке иероглифы «цин» — чистый и «ань» — тёмный довольно похожи. не верите — сходите и посмотрите.

Родители, само собой, и мечтать не смели, что им вправду удастся сходить туда посмотреть. Только потом, когда в газете напечатали про частника, который снял номер в «Цинчуань», Пятый и Шестой съездили туда с тысячью юаней на каждого. Вернувшись на следующий день, они сообщили отцу, что младший брат взаправду там жил, они видели вывеску, на ней «чистый» написан почти как «тёмный».