Фан Фан - Пейзаж

Шов уже почти затянулся, Седьмой лежал на боку на больничной койке и читал. В палате была гора книг — всё это принёс сосед, чтобы Седьмому не было скучно. Седьмой раньше практически ничего не читал, поэтому эти несколько дней в больнице буквально открыли ему глаза на мир. За окном дул ветер, деревья шелестели листьями.

История о том, как обычный лесоруб и плотник стал президентом Америки, потрясла Седьмого до глубины души, поэтому когда сосед пришёл его навестить, то увидел, что тот весь в поту, а руки у него дрожат.

Товарищ присел на кровать и молча уставился на Седьмого, так же как он когда-то, не отводя взгляд. Седьмой почувствовал, что этот взгляд проникает ему прямо в самую душу.

— Теперь я понимаю тебя, — вдруг сказал Седьмой.

— Понял — и хорошо!

— Как мне быть?

— Начни жить по-другому.

— И как же?

— Действуй, чтобы изменить свою судьбу, любым способом, не выбирая методы.

— То есть надо стать жестоким?

— А ты каждый вечер перед сном думай о том, как ты страдал, вспоминай, с каким презрением на тебя смотрели другие, ведь ты — никто, и представь, что твои потомки будут так же, как и ты, обречены выживать на самом дне жизни.

Седьмой так и сделал — он думал об этом всю ночь. Прошлое нахлынуло волной — и откатилось. От страха он закричал. Прибежавшая медсестра увидела, что Седьмой весь в поту и его трясёт. Шов опять разошёлся. Из раны тонкими струйками сочилась кровь.

— Кошмар приснился? — спросила она.

— Кошмар, — ответил он.

Кошмар закончился. Когда взошло солнце, Седьмой вдруг ощутил, будто вокруг него сгущается воля к жизни, словно кровь начала быстро и весело бежать по жилам, словно в самом его существе поёт молодость, он почувствовал настоящее освобождение, настоящую лёгкость.

В том году Седьмому было двадцать. Два года спустя его распределили обратно в Ухань, преподавать в самой обычной средней школе в Ханькоу. Седьмой понимал, что он ни за что не останется здесь навсегда. Ему приелась спокойная жизнь. Он хотел вершить судьбы и знал, что такая возможность представится, стоит лишь улучить подходящий момент, а может, самому создать его.

Четвёртого Седьмой видел совсем редко. К этому брату Седьмой был полностью равнодушен. Да и Четвёртый к Седьмому тоже.

Четвёртый был глухонемой. Когда ему было полгода, он тяжело заболел, а отец как раз получил травму на пристани, поэтому мать целыми днями выхаживала мужа. Хотя страшный жар, мучивший Четвёртого, всё-таки спал, он навсегда утратил возможность слышать и говорить. В нашей семье Четвёртый рос счастливым ребёнком: ел с аппетитом, всегда был весел. Только одного его отец никогда не бил. Поэтому Четвёртый особенно любил отца. Когда тот возвращался с работы, Четвёртый единственный из всех радостно бежал его встречать, мыча что-то похожее на «Па… па». Только это слово ему удавалось как-то произнести, «мама» не получалось. Поэтому мать относилась к нему прохладно, хоть он и был инвалид.

Когда Четвёртому исполнилось четырнадцать, он стал наниматься на подённую работу. Сначала он был подмастерьем у одного каменщика. Потом Второй уехал вслед за Ян Лан в деревню и оставил Четвёртому свою тачку, так он стал грузчиком. Им он и работает по сей день.

Жизнь у Четвёртого была самая заурядная, без трудностей и происшествий. В двадцать четыре он женился на слепой. Он мог видеть, а она могла отлично слышать и говорить, вот и вышла полноценная семья. Четвёртому дали комнату в шестнадцать квадратных метров, даже больше, чем та комната, в которой отец с матерью прожили всю жизнь. Там Четвёртый и его жена свили семейное гнёздышко и принялись рожать детей. Сначала у них родилась девочка, потом мальчик. Они успели с мальчиком как раз до политики ограничения рождаемости. Дети получились красивые, как отец, и умные, как мать. Четвёртый каждый день радостно мычал при мысли об этом. У них дома уже появились телевизор и стиральная машинка. Жена говорила, что скоро накопят и на холодильник.

Седьмой был в гостях у Четвёртого только раз. Он увидел стены, увешанные почётными грамотами. Все они принадлежали жене брата и племяннику с племянницей, Четвёртому — ни одной.

— А почему у брата ни одной нет? — спросил Седьмой у невестки.

— Ну, он у нас не красноречив, — ответила она.

Когда выбирали передовиков, он даже не понял, что происходит.

Они пригласили Седьмого поужинать с ними. Четвёртый достал бутылку водки «Дацюй». В этот момент он был вылитый отец. Единственное, даже под градусом, он никогда не бил жену и детей. «Должно быть, это потому, что его самого никогда не били», — подумал Седьмой.