Это как горная болезнь, синдром Стендаля, просто ошеломление высшей степени… Всё-всё возможно, всё-всё допустимо, всё-всё — с легкостью! Только бы самое главное было на месте.
А потом пошли эти расчеты размера плодного яйца, появились результаты анализов… и эйфория сменилась жутчайшим депрессивным ударом. Комом в горле и каменным, застывшим в мгновение сердцем.
…Белая дверь в коридор закрывается.
Мы с Эдвардом остаемся одни.
Все еще сидя на кушетке, он с мрачным лицом поворачивается в мою сторону. Но смотрит пронзительно, сострадательно и нежно. Ему не плевать.
По-детски горестно хныкнув, я просто протягиваю обе ладони в его сторону. И с невероятным, недоступным описаниям трепетом позволяю с холодной простыни кушетки пересадить себя на колени — одним движением, будто ничего ему это не стоит. И он тут же зарывается носом в волосы, целуя кожу.
— За что?.. — тихо-тихо бормочу, с трудом сдерживая желание зарыдать в голос. Сейчас, когда доктора Джулис нет, я наконец даю себе слабину. И принимаю все те последствия, что она сулит.
Эдвард с болью накрывает щекой мой висок.
— Ты не виновата. Не смей винить себя.
— А кто тогда виноват? — я не контролирую ладони, отпуская их в свободное плаванье, как и все тело, и понимаю, где теперь ощущаю собственные прикосновения, лишь тогда, когда опускаю голову, прижимаясь к Эдварду сильнее.
На животе. На все еще плоском и теперь уже надолго плоском животе. Боже мой, неужели там, внутри, правда уже все потеряно?.. И я никак не могу ему помочь?
— Так случилось, — мужчина тяжело вздыхает, накрывая обе мои ладони своей. Он не пытается убрать их, отодрать… он понимает меня. Сегодня, хотел этого ребенка или нет, он понимает. И я вижу, что в свете последних событий беременность уже не кажется злом. По виду Эдварда, по его глазам видно, что он бы многое отдал, дабы я действительно была просто беременна сейчас. Удачное для его нежелания стечение обстоятельств не стало победой.
— На все в жизни можно сказать «так случилось», — слезно фыркаю я.
— Но это правда, — муж ласково трется носом о мою щеку, прежде чем осторожно ее поцеловать, — моя рыбка, пожалуйста, не плачь. Тебе больно? Что ты чувствуешь?
Задохнувшись от проглоченного всхлипа, я поднимаю на него глаза, где нет ничего, кроме пустоты. Чудовищных размеров.
— Ничего, — и это, на самом деле, самое страшное описательное слово.
Каллен понимающе кивает, нахмурившись сильнее, и я вижу, как глубокая морщинка прорезает его лоб. В этот день, в свои тридцать два, Эдвард выглядит на сорок. И мне кажется, я тоже… мне кажется, я уже никогда не смогу быть прежней.
Я не понимаю, почему так произошло. Я плачу и не пониманию, не верю до конца, что это правда. Мой маленький, мой хороший малыш, мой кружочек на черно-белом фоне… как же так получилось?
— Белла, — Эдвард обнимает меня сильнее, наглядно демонстрируя свою близость. Такой раздраженный рядом с гинекологом и такой ласковый сейчас здесь, со мной, он немного вводит в ступор, — ему мы уже ничем помочь не сможем. Давай не будем рисковать хотя бы твоим здоровьем. Пожалуйста, закончим с этим сегодня…
Опасность инфицирования.
Да, я помню… и, слава богу, точного определения и последствий этой фразы не знает Эдвард. Он бы уже поседел.
— Я не желал ему такой участи. — Видя, что молчаливо продолжаю плакать, мужчина гладит мои волосы от макушки до кончиков. — Солнце, поверь мне, я такого не хотел… и мне безумно жаль.
Я с силой прикусываю губу, не зная, как остановить слезы. У меня давным-давно першит в горле, и саднят глаза, но кажется преступлением просто прекратить эту скорбь. Я знала этого ребенка слишком мало. И моя материнская радость, даже ударившаяся о непонимание Эдварда, даже такая украденная, хоть и не безоблачно-счастливая, длилась совсем недолго. Как же я могу оборвать эти слезы? Откуда у меня такое право?
О, господи…
— Я знаю, — сдавленно уверяю мужа, отрывисто кивнув головой, — я не обвиняю тебя, я… Эдвард, я просто… мне ужасно, ужасно страшно…
— Это все будет безболезненным, рыбка. Это щадящий метод. Все быстро кончится.
— А я не хочу, чтобы кончалось! — сдавшись эмоциям, горько выдаю я. С крепко сжатыми зубами, чтобы не закричать.
— Всё, всё. — Каллен примеряется с ситуацией, переключая все мое внимание на себя. Прижимает к груди, обвив и талию, и спину, и не дает лишний раз пошевелиться. Вынуждает, почти приказывает успокоиться. Он не позволит мне оттягивать. Прежде всего он хочет, чтобы я была в порядке физически… с моральной стороной вопроса легче… всегда…
Читать дальше