Юлия Кокошко - За мной следят дым и песок

Впрочем, куда бы ни доносилась гора, коль скоро высокий пир и заземленные полевые соединились — в одном визире, неважно, уточнен сверху вниз, от времени горы, поставленной за старшего — и крупнее города, назидающей — лилипутам при подоле, или снизу вверх, и великаны — собиратели, и у нас за плечами — гора времени… мы, безусловно, полагали — откликнуться и провести краткий отдых свой от страды, жатвы, сафры, путины — на пиру.

Увы, свобода отпускалась подвижникам — в перешейках меж табунами мешков и в большом вихре, перепутывающем кольца вчерашних и завтрашних трудов, и в дробности коридора — на мыс, итого — в расчлененности действа.

Хотя однажды — наяву или во сне? — нам, кажется, удалось — отполоскать взгляд от копей провиантов, и связать лоскутья побега — и лететь со скоростью вразумления от долгов и скуки, и сквозь бьющие по лицу, жужжащие, жалящие ягоды — почти занестись…

Но на третьем шаге узнать — верхний лес не принимал нас, незваных или не избранных в брачные одежды, так стиснулись начинающие подъем кибитки, так караван что ни утро — перечерчен на новые тарантасы и таратайки, так запечатаны стволы — метелью прутьев, так ничтожны стыки и стремена — и пешеходные зебры теней, что пройти даже первую ступень… и все ступени его — не для мелких тварных.

Некоторым заказано вогнуться, затесаться, вплестись — в запруженную военной тоской магистраль. В беженскую мостовую — гикнуло и понеслось…

А может, заклятый лес в самом деле еще не наступил для нас, или был — выплывший из облака величественный фронтон, ускользающий от землемеров замок, расфуфырившийся на дальнем повороте.

Одно несомненно — эта преследующая меня Голгофа времени и ее горние деревья вот-вот повернут какое-нибудь кольцо или вывернут на ветру листы свои — и сделаются невидимыми, а сосны-мачты и сосны-гермы сольются с золотым обрезом раскрывшихся в воздух страниц.

Где еще длиннее весна, чем во взорах земных бульваров — в самый кратер высоты? В ее недра — над ирокезскими гребнями деревьев, долговязых и пока безбилетных, не догнавших загар, но обжиг коры — подступающей зеленью, и сомножителей их, птиц индиго, окольцованных — манией ожерелья, каруселью классического кадра, разлитого на объективы — великие и просто находчивые, но чей-то наверняка неглижирует, так что все переписано — на периодический выпуск, на циклы, очереди, окна РОСТА, порывы, выбросы, недолив… зато натапливают освещенность — и столь незапятнанна, что превращает синих — в белых.

Так дитя каникул или борьбы за свое первородство лениво приоткрывает назначенный том — на случайной странице, чтоб наткнуться на жало чьей шпаги или шомпол, на чью-то реплику: и запомните, с нами тягаться бесполезно, мы неуязвимы!.. А назавтра приотворяет мизинцем — другой воспитательный абзац и других размашистых: например, высокоствольные тополя, что не спеша возвращаются из сна и блаженствуют в облаке утренней постели — и, отринув покрывала и разбросив себя — до последней подробности, потягиваются и похрустывают — уже подпухшими в возмужании ветками…

Беззаботный чтец, легкий от слабости — к аркам, взорвавшим непрерывное — летящим сервизом белых птиц, от привязанности к деревьям с узкими, как кошачий зрачок, листами, особенно — к отразившимся в них бликам, к перетертым веревкам и завалившимся клавишам, и к линиям сгиба, срезающим — непредвзятое вещество мгновения… от приязни — к выпавшим звеньям и, возможно, к разъявшим тело ранам и к провалам в памяти…

Так я приоткрываю свое окно — и, попав на пейзаж «Квартал с переменными тополями», отмечаю: переменность взята в лучших значениях — в самых непостоянных — и выводит тополя неритмично, по настроению — наносит на бестолковые мускатники, оливы и прочие кокосовые, запутавшиеся в параллелях, и, меняя восторг бытия на умеренность, вворачивает в воздушные формы для ангелов, и для аистов и змееядов — артикулы из отходов военной промышленности: ворона и воробей…

Так дом любопытствует — всплесками, приоткрывает то одну, то другую запруду стекол, прогоняет очередь угловых и серединных, и семистворчатых, и кухонных, прикипевших в зрелищах — к уличной классике, откатанной — в эпизодах, в театральных этюдах, отломленных — на недосказанности, точнее — на избыточности финала. И вместо шквальной действительности — прослоенная недостижимыми целями, контрпропагандой, ароматом преступной встречной полосы…