Наталья Налимова - Хата-хаос, или Скучная история маленькой свободы

Чаще всего по вечерам Роман сидел в невысокой колокольне из труб и досок, подаренных непроизносимым вслух благодетелем. Что-то подвязывал, где-то подкручивал, строгал деревяшки и крепил арматуру. Обещал дать звон на пасху ещё три года назад, но робкий удар по металлу раздавался только когда грузовые самолёты, убивая тишину, гоняли на недалёком аэродроме движки, потом колокол смолкал. Роман вибрировал под летящими звуками, изучал их новое сочетание и начинал опять подпиливать балки, укорачивать верёвки, стачивать наждаком колокольный язык. А ещё иконы, бывало, рисовал. Вроде правильные иконы, золото на нимбах, санкирь, пробела, оживки — всё как полагается. Но лики у святых выходили уж очень выразительными, так упорно изучали людей, что хоть ладонями лицо прикрывай и беги в тайных грехах каяться. Еретик, одним словом. А ещё Лёньке нравилось, что Роман упорен в поисках идеального звона. Мучается — стало быть, он товарищ по творческому тугомыслию, а товарищ, даже и поп, всегда подставит плечо.

— Чаю, Ромыч, чаю! — поздоровался Лёнька, входя в вагончик, — весь день в навозе проторчал.

— Стой, Лёнька, золото улетит, — отец Роман убрал золотарную подушку в шкаф, прикрыл бородатый лик иконы чистым полотенцем.

Чай с яблочным вареньем и разговоры за жизнь были привычны обоим. Частенько Лёнька посещал Романа, спугивая иной раз из-за стола полузнакомых местных мужиков с «Наукой и жизнью» в руках. Здесь, за чаем, он познакомился с инженером Парамоновым, старым приятелем Романа, потом познакомил и Толика. Толик заходил редко. Роман не слишком уважал логическое мышление, и Толик нервничал, терял ориентиры. Парамонов был спокойнее, но тоже не выдерживал Романовых ехидств. Они говорили о современной науке, о религии, ругались, пару раз Толик выбегал вон, хлопнув дверью, и курил за воротами, пока ему не становилось одиноко, тогда возвращался. Роман смеялся и говорил, подливая Толику кипяток:

— Горяч ты, Анатолий, хоть вместо печи тебя ставь. Да и ты, Парамонов, хорош.

Согрелся чайник, поплыл по комнате запах кипрея, сушёного по рецепту «Науки и жизни». Других журналов и газет, даже церковных, Роман не признавал, зато «Наука и жизнь» копилась многими годами сперва в старой мирской квартире, затем под скамьёй в храме. Иногда страдающий смыслом жизни прихожанин возвращался из церкви воодушевлённый не запахом ладана и свечным воском, а номером журнала, кое-как втиснутым в карман, и потом Маховка удивлялась на воздвигнутую посередине чьего-то огорода деревянную пирамиду или на баню, сложенную из самодельных глиняных кирпичей.

Лёнька пил чай и говорил:

— Смотри, Ромыч, вот у нас мастерская, идеи, время свободное, желание работать. А не работается. Я крашу полки в мастерской, дело стоит. И инструменты есть, и знания, Толик учился в авиационном, накрайняк — Парамонов поможет. А мы вроде подлетели и зависли. И висим. У тебя бывает такое?

У Романа именно такое и было. Виднеется цель вдалеке, а не приближается. Да что Роман, вся Маховка будто потеряла чувствительность пяток, не слышит ногами ни земли, ни асфальта. С тех пор, как прошёл смерч, люди стали жить на обочине. Перспективный район с потерей моста не стал селом — народ ездил работать в центр через реку на автобусе — но и городом уже не был. У каждого дома вырос огород, половину дохода жители Маховки получали на рынке от продажи зелени, овощей и ягод. Вроде бы, пиджак и галстук, так нет, к вечеру снова трико и кеды.

— Зависли, зависли, — Роман чесал бороду. — А чтобы полететь, от земли оттолкнуться надо. Ты знаком с нашими?

— С вашими?

Лёнька потом рассказывал Толику, что сразу почувствовал важность момента. Отец же Роман утверждал, что пришлось уговаривать — мужики-де свои, думающие.

— Да вы масоны какие-нибудь, — сопротивлялся Лёнька.

— Сам масон. Ты кроме навоза и лошадей мало что видишь, а народ кругом думает о том, как жить дальше, и чтобы не притыкой городу, а отдельно и с достоинством. Ко мне приходят за советом, ну и говорю я, что молиться — это хорошо, а ещё работать надо. Показываю хитрости из журнала, собираемся, думаем. Планов много, и не самолёты твои дурацкие, а электричество, и улучшение жизни, и вразумление людей.

Лёнька поморщился на поповское слово и задумался о самолётах. Дурацкие?

— Ты же вроде как батюшка, тебя начальство не ест?

— Да не знает оно, — просто ответил Роман. — В общем, подожди. Я позвоню, сейчас придут.

Пока Лёнька оглядывался — сроду не видел в вагончике телефона — Роман накинул куртку и вышел во двор. Лёнька поспешил за ним и остался на крыльце, а батюшка полез на колокольню, крикнув в сторону вагончика: