Валери Перрен - Поменяй воду цветам [litres]

Триста пятьдесят метров он ехал вдоль кладбищенской ограды. Все быстрее и быстрее, и три мысли шли на таран, противореча друг другу.

Вернуться и попросить прощения у Виолетты. Прости, прости, прости…

Как можно скорее вернуться к Франсуазе и уехать с ней на юг. Уехать, уехать, уехать…

Встретиться с Леониной. Найти ее, найти ее, найти ее…

Виолетта, Франсуаза, Леонина.

Снова увидеть дочь, почувствовать, коснуться, надышаться ею.

Филипп впервые так неистово нуждался в дочери. Когда-то он хотел ее рождения, чтобы удержать при себе Виолетту. Сегодня он желал Леонину как ребенка. Сильнее переезда на юг, больше Франсуазы и Виолетты. Это желание заполнило все окружающее пространство. Леонина должна ждать его… где-нибудь. Да, она ждет. Он ничего не понял, потому что был плохим отцом. Теперь он впервые станет папой – там, где снова обретет ее.

Он расстегнул ремешок шлема. Ускорился на первом же повороте. Ускорился и направил машину на деревья росшего на склоне государственного леса. С ним не происходило ничего банального – картины жизни не проносились в памяти, как иллюстрации в книге, которую листаешь от нечего делать. Прямо перед деревьями, на обочине дороги, стояла молодая женщина. Нет, не может быть. Она смотрела, как он летит на скорости под двести километров и не собирается тормозить. Я уже видел ее. На старинной гравюре. Или на почтовой открытке , – подумал Филипп и нырнул в свет.

Я еще не вошла в воду. Каждый август я оттягиваю момент первого купания. Я боюсь не найти Леонину. Не почувствовать ее. Боюсь, что она не явится на свидание – из-за меня. Что не услышит мой зов. Мой голос. Что перестала чувствовать мою любовь. Я боюсь, что больше не люблю ее как положено, что могу потерять ее навечно. Этот страх иррационален, необоснован – смерть никогда не разлучит нас.

Я встаю, потягиваюсь, бросаю шляпу на полотенце и направляюсь к бескрайнему изумрудному ковру с перламутровыми отблесками. Все вокруг сверкает под ярким утренним светом.

Он обещает чудесный день. Марсель всегда держит слово.

В этот час, если небо хмурится, вода в море черная и прохладная. Я медленно плыву навстречу волнам, закрываю глаза и погружаюсь. Она уже здесь, она всегда здесь, она никуда не исчезала. Потому что она во мне. Я чувствую ее эфирное присутствие, вдыхаю запах горячей соленой кожи, как делала, когда она забиралась на меня, чтобы отдохнуть под зонтиком. Ее ладошки касались моей спины, как две маленькие марионетки.

Моя любовь.

Я всплываю, смотрю в глаза синему небу и убеждаюсь, что Лео всегда пребудет внутри меня. Это и есть вечность.

Мне не хочется выходить – как и каждый раз, я плаваю, смотрю, как клонятся под ветром сосны, наблюдаю жизнь. Я рядом с ней, она – со мной. Гребу к берегу. Чувствую ногами дно. Поворачиваюсь спиной к пляжу, гляжу на горизонт, на стоящие на якоре корабли, белые камешки на дне. На земле нет места спасительнее, здесь все – красота, здесь элементы стихии «чинят» живых.

Становится жарко, соль обжигает лицо, щиплет губы. Я закрываю глаза, опускаю лицо в воду и плаваю «наугад». Мне нравится вслушиваться в море.

Я чувствую присутствие, еще одно. Кто-то касается меня. Гладит бедра, кладет ладонь на живот. «Приклеивается» к спине и повторяет движения, получается танец, почти вальс. Я чувствую бьющееся за спиной сердце и не сопротивляюсь. Я поняла. Имплантация другой любви, нового сердца – мне. Губы касаются моей шеи, он не перестает гладить меня – легко, деликатно. Как же я надеялась, что это случится! Надеялась – и не верила. Я всплываю, он открывает и закрывает глаза, ресницы щекочут мне щеку, как крылья бабочки. Он вдыхает мой запах. Я ложусь на воду. Он поддерживает меня снизу, мое тело свободно, я отдаюсь на его волю, он находит меня, я нахожу себя.

Мы есть.

Мы.

Взрывы смеха.

Ребенок.

Трое.

Маленькая, нервная, горячая, как у Леонины, ладошка хватает меня за руку, подплывает ближе, прижимается.

Надеюсь, это не сон, надеюсь, я жива. Ребенок прыгает мне на руки. Целует мокрыми губами лоб и волосы. Откидывается назад, издав радостный вопль.

– Натан!

Я выкрикиваю его имя как молитву.

Движения Натана стремительны и неуклюжи. Он таращит глаза, как все дети, недавно научившиеся плавать, ему боязно, но и весело. Он хохочет, и я вижу, что два зуба уже «прибрала» мышка. Он сует в рот загубник трубки, опускает лицо под воду и плавает широкими кругами, выныривает, отплевывается, срывает очки и смотрит лучистыми карими глазами мне через плечо. На Жюльена, который шепчет мне на ухо: «Идем…»