Андрей Рубанов - Сажайте, и вырастет [litres]

Но прошла минута, вторая – и я получил внятный ответ на свой вопрос. Дверная «амбразура» вдруг раскрылась.

– Рубанов! – позвали оттуда. – Рубанов здесь?

– Здесь.

– С вещами!

К третьему в своей жизни лаконичному и жестокому распоряжению я отнесся уже спокойно. Философски. Не как просветленный муж и не как борец с тюремной идеей, а как обыкновенный опытный арестант.

Да, я отчетливо ненавидел это «С вещами!» – оно бесцеремонно ломало мою повседневную жизнь, срывало с места и влекло куда-то дальше, вглубь тюрьмы, в неизвестное будущее; но вместе с этим я уже давно устал бояться неизвестности и встретил новый удар с долей здорового равнодушия. Современный арестант легко поддается дрессировке. Ему говорят: «Лицом к стене!» – и он мгновенно поворачивается в нужную позицию. Ему велят: «С вещами!» – и он послушно собирает бельишко. Ловко, споро, не совершая лишних движений.

Я приготовился в пять минут. Трусы, носки, книги, тетрадки уместились в один пакет. Продукты остались в распоряжении стукача. Памятуя о благородном жесте старых друзей, Фрола и Толстяка, я не взял ни чая, ни масла, ни курева – пусть все это напомнит гаду Грише обо мне, когда в камеру заедет новая жертва его коварства. Пусть. Я не жадный.

Матрас был свернут в трубу, увязан, баул застегнут. Осталось время для последнего разговора.

– Прощай, Гриша, – сказал я, садясь напротив швейцарца. – Я знаю, что ты стукач и сука. И я хочу, чтобы ты знал о том, что я это знаю. И всегда буду знать и помнить…

Гриша не удивился моим словам. Его взгляд сделался строгим и добрым, словно у школьного учителя. Подбородочек дернулся вбок и вперед.

– Прощай, Андрей, – спокойно ответил стукачок. – Встретимся на воле – кинешь в меня камень…

– Будь уверен, – предостерег я, – этот камень прилетит обязательно! Это будет такой камень – всем камням камень, ясно? Он прилетит, и еще как!

Гриша ничего не сказал.

– Как ты мог? – спросил я тихо. – Ты жрал мой хлеб, а потом ходил к ментам – и докладывал! Ты возвращался все время веселый и возбужденный! Потому что там тебе давали дозу! Угощали кайфом, да? Ты курил, или нюхал, или двигал по вене, или как там у вас наркоманов это называется! И – докладывал! Как ты мог?

– А что прикажешь делать, мон ами? – с чувством возразил Гриша. – Мне светит двенадцать лет. В этой стране у меня – ни родных, ни друзей. Как я выживу в аду для дураков? Мне скоро пятьдесят! Как я продержусь до конца срока? Кем я выйду? Беззубым стариком? Туберкулезником, инвалидом, импотентом? Тебе что, сильно навредила моя деятельность? Ты молодой. Выйдешь через три года. А мне что – гнить здесь до смерти?

– Как ты мог? – простонал я, игнорируя оправдательную тираду подлеца. – Как ты мог обмануть меня? Ведь я тебе – верил! А ты меня обманул! Я – тебе – верил! Делился с тобой последним! Переживал за тебя! Тер тебе в бане спину! Рассказывал о своих планах! А ты – докладывал! Как ты мог?

– Смог, – признался Гриша. – Взял – и смог. Это несложно…

Меня вывели. Без напоминания я повернулся лицом к стене. И разгадал ее. Понял. Я разоблачил эту стену – она есть та самая стена, в честь которой поименована кривая и узкая нью-йоркская улочка. Легендарная Уолл-стрит. Ею до сих пор бредят русские бизнесмены. Каждый второй мечтает о головокружительной коммерческой карьере, в финале ее – офис на улице имени стены, миллионы, сладкая жизнь, жена из отряда голливудских кинозвезд.

В действительности однажды мы имеем взамен миллионов и звезд с неба только деловитое, жестяное распоряжение: «Лицом к стене».

Лицом к стене – вот русский Уолл-стрит.

Вещи догнали меня на самом выходе, в комнате для шмона. Восемь месяцев назад здесь мне предложили раздвинуть ягодицы. Тогда я был новосел – теперь уезжал в неизвестность.

– Вам передача.

Внесли мешок. Выложили на стол пакеты с едой и одеждой. Сквозь пластик просвечивали яркие яблоки.

– Проверяйте и расписывайтесь.

Через час я покинул Специальный следственный изолятор номер один дробь один. Я был полностью снаряжен. Нагруженный чаем, сахаром, сигаретами, фруктами и бельем, я едва уместился в железной будке тюремного фургона. Камуфлированному конвоиру даже пришлось нажать на дверь, чтобы задвинуть засов – и оставить меня один на один с вещами, собранными моей женщиной для того, чтобы я выжил, спасся. Осталось выполнить задуманное. Выжить, спастись. И даже, может быть, отвоевать свободу.