Сергей Кузнечихин - Где наша не пропадала

И гражданин Петухов превратился в мокрую курицу…

Пока выплывал, чуть о забереги не порезался. А выбрался на сушу, глянул на потерянный сапог: с хозяина в три ручья, а он сухонький висит, как ни в чем не бывало, и смех меня разобрал.

Развел костерок. Поскидал с себя шмотки. Устроил вешала. Пока барахлишко подсыхало, сбегал и насшибал рябчиков. Патроны у меня были в полиэтилен завернуты, так что без добычи не остался. Обжарил парочку птичек, и внутри потеплело. А когда одежда подсохла – совсем хорошо стало. Даже уходить не хотелось. Да коротки осенние денечки.

Упаковал я добычу в рюкзачишко, закурил на дорогу и тронулся. Подхожу к берегу. Глянул в воду. А он, вражина, стоит. Берег там крутой, он сверху как на ладони, да еще солнышко с моей стороны подсвечивает. Хоть фотографируй. А он вытянулся во всю яму и всей позой своей показывает, какой он важный. Плавником шевельнуть ленится. И такая меня злость взяла, вы представить не можете. Стягиваю с плеча ружье. Осторожненько так, чтобы не спугнуть. И в то же время глаз с него не свожу. Не снимая рюкзака, ослабляю шнуровку. Патроны, хорошо помню, сверху лежат. Тянусь к ним. Только нащупал и вдруг – фыр-р-р. Рябчик из рюкзака. Видно, контуженый был, да одыбался. Хлестанул крыльями по ушам – и в небо. А я бултых с крутого бережка, теперь уже и с ружьем, и в обоих сапогах.

О том, как заново сушился, да плутал в темноте, возвращаясь домой, даже рассказывать не могу, сразу колотить начинает.

Короче, получилась в тот день двойная уха. Из петуха, разумеется. А еще точнее, из Петухова Алексея Лукича.

Ну ладно, не буду вас томить.

Зацепил я его. Под вечер схватил. Как раз закатец такой веселенький играл. Вода, словно золото, переливалась, на камешках позванивала. Расщедрилась природа.

Гляжу – сыграл. Бросаю ему мыша. Веду потихоньку, поддергиваю, слежу, чтобы усы по воде расходились, в общем, соблюдаю технологию. Раз протащил, второй – заметил. Хвостищем хлесть. Оглушил мою подделку. Потом в воздух подбросил. У меня сердечко биться перестало. Вот она, минута счастья! Осталось ему пасть раскрыть, а кованый тройник свое черное дело сделает.

Ан нет! Не тут-то было!

Подбросить подбросил, но кушать раздумал.

Я в третий раз предлагаю – молчок. Может, укололся, может, побрезговал? Его же не спросишь. Тогда я быстренько меняю мыша на желтенькую блесенку, не магазинную, разумеется. И снова кидаю. И вдруг – бац, словно топляк засекся. Но меня-то не проведешь, я проинструктированный. Тяну. Чувствую – завозился мой топляк, ожил. Потом как шарахнется в сторону, чуть спиннинг с руками не оторвал. Катушка по пальцам, как по ксилофону: та-та-та-а. Только пальцы-то у меня не деревянные. На них кожа живая. А она уже клочьями. Ну, думаю, подожди, отыграюсь я на тебе и за кошки-мышки, и за двойную уху. Жилка поет, катушка скрипит, а я кручу из последних сил. В этом деле главное – слабины не давать, это я четко усвоил. Но и не наглею. Поспешишь – людей насмешишь. Боремся с переменным успехом. Шаг вперед, два – назад. Потом вроде полегче пошло. Я уже решил, что вымотал его, а он, артист, еще и подыгрывает. Сам ко мне плывет. Еле сматывать успеваю. Только к берегу подвел, и мой обессиленный как выдаст свечку, потом вторую, третью, четвертую. В одну сторону сиганет, в другую вывернет. Вода вокруг него бурунами кипит. У меня пальцы и без того разбиты. Не удержал. Он стрелой на глубину. Катушка, что наждак с электроприводом, раскрутилась, только шум стоит. Подсунешь руку – в секунду отхватит. А делать что-то надо, иначе уйдет, зверюга. И я прижимаю катушку к животу. Хорошо, брезентуха надежная была, а то бы намотались мои кишочки на рукоятки. Остановил кое-как. Забуксовал таймешек. Снова кручу и сгораю от мести. Будет же и на моем берегу праздник – так харю ему начищу, так испинаю, так разделаю – все припомню. А катушка опять легче пошла. Опять он усталость симулирует. Но я уже начеку. На разбитую руку и внимания не обращаю. Вывел его наконец-то на мель. Захожу в воду. Хвать сверху за жабры и голову ко дну прижимаю. В песок вдавить стараюсь. Дыхание сбиваю. А он изогнулся, да как влепит мне пощечину. Да хлесткую такую, аж птицы с деревьев поднялись. Я и в себя не успел прийти, а его хвостище уже и по второй щеке прошелся. А когда в третий раз маханул, да чуть не по глазам – терпению моему пришел конец. Вскинул я его на вытянутую руку и прямым, в челюсть, как в боксерской секции учили. Славный ударчик получился. Он метров на пять отлетел. Плюхнулся в воду, как мешок, и на дно пошел.