Владимир Орлов - Пейзаж с ароматом ментола

Старые начали откалывать номера.

Не прошло и недели, как, сидя вечером у телевизора, я не столько увидел, сколько почувствовал боковым зрением, что с настенными часами не все в порядке. Мой хронометр в стиле ретро показывал 98.47. Секундная стрелка наручных часов замерла на месте. Я дождался смены последней цифры в деревянном окошке: 98.46. Тут в квартиру позвонили. Идя к двери, я успел подумать, что, если такое творится со вре­менем, сейчас ко мне пожалует кто-либо из позавчерашнего или послезавтрашнего дня. Возможно, Леня оттуда и явил­ся, однако он хотел со мной выпить, и уточнить подлинное время это намерение никоим образом не могло.

Пока я выпроваживал соседа, в окошке над кроватью выскочили четыре нуля.

С той ночи маршруты путешествий пролегали и в про­странстве, и во времени.

Если быть корректным, то странствиями во времени надо признать уже некоторые первые свидания, ибо, например, тогда, когда мы под присмотром белых лебедей любили друг друга на берегу летней Нарочи, за окнами моей квартиры кружили белые мухи. Теперь же эти экспедиции стали бо­лее далекими и рискованными.

Как-то на улице мой взгляд споткнулся о громадный предвыборный портрет Линдона Джонсона.

Добавлю случай в какой-то пивнушке, где мы запивали резиновые бутерброды невкусным теплым пивом, а установленный под потолком телевизор показывал футбольный матч с Бобби Мурром. В тот вечер в пивной стреляли правда, не по людям, а по футболистам на телеэкране. Кажется, это происходило в Латинской Америке, потому что англичане выигрывали у сборной Аргентины, а рекламные ролики шли под мелодии танго.

Иногда приблизительно определить время, куда нас забрасывало, помогали модели автомобилей и одежда прохожих.

Думаю, не ошибусь, если скажу, что мы не пересекли границу XXI века. За одним исключением.

Я был алхимиком и заточил себя в лаборатории ради бессонных поисков великого магистерия. Сквозь толстые стены пробивались приглушенные звуки улицы: грохот колес по каменной мостовой, голоса церковных колоколов, гомон растревоженной толпы и крики на чешском языке. Это могли быть и времена Гуса, и шестнадцатое или семнадцатое столетия.

С миром меня соединяло окошко во внутренней стене, к которому Она приносила в корзинке простую еду и немного вина. Вино поддерживало меня, но одновременно разжигало огонь бессильной ярости, которая однажды вечером достигла критической точки. Я опрокинул перегонный куб и бросился крошить бутыли и пузырьки с реактивами, а потом двинулся с кулаками на неоштукатуренные стены.

Путешествия становились все более разветвленными и сложными: МЫ КАК БУДТО ПОДНИМАЛИСЬ ПО ЛЕСТНИЦЕ, И НА КАЖДОЙ СТУПЕНЬКЕ ЖДАЛА ВСТРЕЧА С ДОСЕЛЕ НЕИЗВЕДАННЫМ.

Мы возвращались в уже знакомые места и обстоятельства, шумно радуясь старым друзьям и заводя новых, которые назначали нам встречи в летних кафе или приглашали без церемоний заглядывать к ним домой. Я проживал фрагмен­ты иных жизней, причем без права назвать их чужими, ибо всегда был не посторонним наблюдателем наподобие кино­зрителя, а действующим лицом из крови, плоти и живых человеческих чувств.

Я бывал моложе своего нынешнего возраста или на не­сколько лет старше. Но я неизменно был, и в этом убеждало появление материальных доказательств странствий: монеты достоинством в 50 песет, католического крестика на сереб­ряной цепочке...

Это могли быть не вещи, но не менее очевидные свиде­тельства наших пилигримок. Знак, оставленный ее губами возле моего левого соска. До крови сбитые в алхимической лаборатории кулаки...

Увидев запеченную на костяшках пальцев кровь, я отыс­кал в упомянутой выше книге нужное место и с сардони­ческим смехом перечитал пассаж о том, что в тонком мире тело свободно проникает сквозь стены и любые физические преграды.

Отдельно, далеко в стороне от остальных, стоит сон о летучих мышах.

Их было две — крупная и поменьше.

Эти существа, которые наяву — с того времени, как в детстве одна из их соплеменниц спикировала на мою курча­вую голову,— никогда не вызывали у меня и подобия сим­патии, там, во сне, воспринимались безо всякой брезгливо­сти. Наоборот, их полет был полон беззвучной грации и гармонии. Вначале они летали порознь, кружась друг возле друга, словно громадные темные мотыльки, потом меньшая, видимо, выбившись из сил, подцепилась снизу к большей, и та некоторое время возила ее. Затем вспыхнул свет, и я догадался, что они летают в моей квартире. Я пишу "они", но в действительности "они" одновременно были и нами, мною и Ею. Я наблюдал летучих мышей со стороны и в то же время ощущал свой собственный полет — то легкий и стремительный, то замедленный, но не менее приятный, когда Она цеплялась за меня лапками.