Михаил Полюга - Альпийский синдром

– Вот, значит, где… – неопределенно сказала она, поднимаясь вслед за мной на крыльцо. – И ведро в предбаннике…

– Это колодезная вода. Чтобы пить. И еще для чая, кофе…

– Надеюсь, кофе завариваешь сам? Или из чужих рук?..

– Разумеется, сам, Дашенька! – поспешил заверить я с невинностью прожженного лжеца. – Кто же еще заваривает, если не я?

В кабинете она стала на пороге, сковырнула ногтем пластинку краски на дверной коробке, засохшую и покоробившуюся, будто столярная стружка, прижала носком ноги задравшийся край линолеума, который Игорек вот уже месяц как собирался приколотить к полу. Потом подняла недоуменные глаза: что это? Око государево?

– А чего ты ожидала? – пожал я плечами с глубоким вздохом. – Район как район. Прокуратура в шевченковской хатке. А это, моя милая, кабинет провинциального чиновника. Водопровода нет. Денег на ремонт нет. Нужник во дворе. Видишь розетку? Не болтается? Укрепил – и уже счастлив: могла долбануть током…

– Я не об этом. Бог с ним, с кабинетом. Я о том, что часть твоей жизни теперь здесь. Без меня…

Тут я обнял ее и закрыл рот поцелуем. Что значит «без меня», если ты всегда и везде со мной рядом?! Вот и теперь, вот и теперь…

– Я будто брошенка, – пыталась высвободиться из моих объятий она. – А здесь… Твоя вода, твой кофе, твой письменный стол, твоя розетка… Твой нужник во дворе… Тебе не страшно, что я во всем этом потеряюсь? Или уже потерялась. Вчера приехал домой под утро, полуголый, может, завтра вообще не явишься?

– Дашенька!..

Она наконец высвободилась, отодвинулась, пошла к выходу. И уже из канцелярии на мгновение обернулась и смерила меня не то насмешливым, не то укоризненным взглядом:

– А кофе тебе заваривает секретарша. Кофеварка – у нее на полке, и две чашки рядышком стоят…

Когда мы подъезжали к Верховне, погода переменилась. Сначала серые облака истончились, стали полупрозрачными, как застиранная ветхая марля, затем пошли на разрыв – и уже посверкивало сквозь прорехи августовское, слепящее солнце.

У въезда в село асфальтовое покрытие сменилось брусчаткой, и чтобы не греметь убитыми амортизаторами, я свернул на разъезженную обочину и на первой передаче скатился под гору. Спуск был крутым, я принужден был то и дело выжимать тормозную педаль, и стертые колодки тотчас отзывались визгом, гнусавым и истошным.

– Ах! – воскликнула Даша, дергая меня за рукав. – Озеро! И два лебедя! Погляди, два лебедя! Ну вот же, вот!..

И точно – под горой, по левую сторону от дороги, посреди серебристо-стальной водной глади виднелись две белые птицы, важные и невозмутимые. «Как любовь и смерть, – почему-то подумал я. – Те тоже во всем белом…»

– Это, милая моя, все та же Раставица, – сказал я, направляя машину по узкой дороге, после крутого спуска снова забиравшей в гору между рекой и каменным забором, за которым воздымались вековые кряжистые дубы. – Лет двести тому назад где-то здесь была оборудована купальня. Дно выстелено дубовыми колодами, чтобы господа, купаясь, ног не грязнили. А от дворца в купальню вел подземный ход, обложенный кирпичом. Зачем ход? Говорят, у Вацлава Ганского была манечка: любил подземные ходы.

– Из дворца? Какого дворца? – завертела головой Даша. – Подземный ход? Где-то здесь? И Ганский – это тот самый?..

– Тот самый. Подземного хода, положим, давно нет. И купальни нет. А дворец сейчас увидишь.

Через распахнутые ворота я завернул на территорию усадьбы, проехал по асфальтовой дорожке между деревьями на выстеленный плитами двор и остановился у входа в большое величественное здание, оштукатуренное и выкрашенное охрой, с широким крыльцом и сдвоенными белыми колоннами, увенчанными треугольным фронтоном.

– Это изюминка Приозерского района, – сказал я, распахивая дверцу и подавая Даше руку. – Дворец графов Ганских, или, как некоторые злословят, любовное гнездышко Эвелины Ганской и Оноре де Бальзака. Сегодня у нас бальзаковское воскресенье…

Даша вышла из машины, вопросительно на меня поглядела, и я тотчас присовокупил к сказанному, что теперь в имении агротехнический колледж. Есть еще музей и старинный парк, правда, несколько одичавший, – но чем черт не шутит, вдруг понравится. Вдруг?! Глаза ее засияли, и по тому, как мгновенно она преобразилась – расправила плечи и вскинула подбородок, словно потомственная аристократка или гимнастка, – как пошла к особняку, не отпуская моей руки, я понял, что угодил.