Михаил Полюга - Альпийский синдром

Я проследил за взглядом Игорька и увидел на другой стороне дороги, на обочине, небольшой памятник, – такие с некоторых пор устанавливают на месте аварии родные и близкие погибших. На памятнике была привинчена табличка с именами, у подножия тлел венок из искусственных, выгоревших на солнце цветов.

Сердце у меня вдруг спохватилось и тоскливо заныло.

«Вот оно как бывает! Вот оно как…»

За те минуты, что мы с Игорьком стояли на обочине, несколько машин прогрохотали мимо по направлению к городу. «И езжайте, не надо мне вас!» – всякий раз, когда очередная машина удалялась, думал я с облегчением, не без основания опасаясь расспросов, сочувственных взглядов и предложений о помощи, от которых могло выйти только хуже. Но в то же время донимала мысль, что, по всей видимости, придется топать в город пешком, а одежда у меня так же, как у Игорька, местами вымазана в грязи, и плечо точно не свое, уже постанывает и больше прежнего провисает. И, главное, давила уже тоска от осознания содеянного мною.

«Дурак, вот же дурак!» – корил себя я за все то, что случилось со мной сегодня. – Мало того что выпил, так еще за руль сел! Угробил служебный автомобиль… Послушал бы Игорька – подъезжали бы теперь к дому. Так нет же, надул губы: его величество прокурор района – и какой-то водила!.. А его величество законченный идиот, только и всего».

– Игорек, ты вот что, – обернулся я еще раз к водителю и постарался ободряюще улыбнуться, – ты понапрасну не светись на дороге. А я мигом…

За спиной прогромыхало железо, и раздолбанный ГАЗ-53 затормозил у противоположной обочины – так резво, что завизжали тормозные колодки. Водитель, темноволосый крепыш в линялой фуражке, открыл дверцу, встал на подножку и спросил, перекрикивая гул двигателя, нужна ли помощь.

– Нет, все в порядке, – отозвался я и, упреждая незваного помощника, протрусил через дорогу к грузовику. – Если подвезете в город, буду весьма признателен.

– Так нужна помощь или нет? Сколько вас там? – переспросил крепыш, вытягивая шею и через мою голову взглядывая на место аварии.

У него был цыганисто-цепкий, все подмечающий взгляд, и я невольно насторожился: только такого, ушлого и назойливого, мне теперь не хватало!

– Двое нас, сколько же еще, – сказал я, забираясь в кабину грузовика – не без труда, оберегая плечо и не выпуская из левой руки тяжелый дипломат, – и поторопил, заискивающе улыбаясь: – Едем, что ли?

Водитель нехотя забрался в кабину, хряпнул дверцей, тяжко вздохнул и заскреб заскорузлыми пальцами за ухом, явно колеблясь, обдумывая что-то и взмахивая вслед мыслям клокастыми, широко раздвинутыми бровями. Ему явно не нравилось происходящее, недоумение сменялось недоверием – как ко мне, так и к оставшемуся на дороге Игорьку, – и сомнения одолевали его: не станет ли соучастником, не увезет ли с места происшествия человека, может статься, виновного в случившемся и пытающегося скрыться от правосудия. Но сомнения были неверные, смутные, как и обстоятельства аварии, которой он не видел.

Торопясь развеять эти сомнения, я небрежно попросил отвезти меня в транспортную прокуратуру. Водитель, подозревавший иное, глянул на меня из-под бровей: куда? так ли понял? – но черты лица стали у него отмякать, а взгляд сделался любезным.

«Что, брат, не по зубам? – не без изрядной доли злорадства подумал я. – Решил меня гаишникам сдать? Ужо тебе, хитрован!»

– Это мы сейчас, это мы мигом! – заспешил водитель, лязгнул педалью газа и лихо крутанул баранку. – Что же, своя машина или как? – не утерпев, сочувственно поинтересовался он.

– Или как… – отрезал я, всем своим видом давая понять, что разговор на тему аварии окончен.

Миновав городскую черту, а вместе с ней нечеткую полосу дождя, грузовик запрыгал по выщербленному, в глубоких выбоинах асфальту. Слева по ходу машины проскакали унылые кресты городского кладбища, справа – вагончик без колес, установленный на невысоком фундаменте, с самодельной вывеской у входа «Корчма», автозаправка, продмаг. Затем дорога вильнула – и с обеих сторон потянулись одноэтажные приземистые дома, заборы, сараи, курятники, гаражи.

От толчков и подпрыгиваний плечо стало ныть тупо и непрестанно, – и я, зажав ногами дипломат, обхватил предплечье левой рукой и продолжал ехать так, рискуя на очередном подскоке взлететь и треснуться макушкой о потолок или выбить о панель приборов передние зубы.

«Нечего ныть. Сам виноват, стало быть – терпи. Одно отрадно: sentio, ergo sum – я чувствую, значит, я существую. А ведь всего этого, в том числе боли, могло уже не быть для меня. Следовательно, да здравствует боль!» – увещевал себя я.