Михаил Полюга - Альпийский синдром

Я негромко засмеялся, подмигнул плешивому лунному диску, забрался на кровать, уселся и поджал под себя ноги.

«Вот и через это переступил», – подумал о последних своих страхах – перед операцией и рыжим коновалом, даже перед ненадежным шурупом, подло вывернувшимся из плечевой кости. Но что упустил я за эти зыбкие дни, от чего не по своей воле отстранился? Да, машина! Спрятанная в гараже на маслозаводе машина… Официально – я в отпуске, машина на ремонте, – чего зря беспокоиться? Но возможно ли утаить, возможно ли так спрятать, чтобы никто не пронюхал, не проболтался, не прошумел, где надо и где не надо? И снова холодок скользнул ко мне за ворот. Но возможно ли утаить? – мучительно думал я и сам себе отвечал: нет, невозможно! Где угодно, только не у Мирошника – сдаст и глазом не моргнет. Но тогда какой из создавшейся ситуации выход? И есть ли он вообще?

И я размышлял, прикидывал так и эдак, но не находил выхода. Ведь если мне все-таки улыбнется счастье и о происшествии под Сокольцом никто не узнает, то с машиной никакие ухищрения не помогут: денег на ремонт у меня нет, да и весьма сомнительно, что эта мятая консервная банка подлежит ремонту. А раз так, придется предъявить машину руководству и попытаться объяснить необъяснимое…

И мимолетное мое счастье мигом улетучилось, как и не было его вовсе.

Луна сияла, сна не было ни в одном глазу, и чтобы прогнать проклятые мысли о невозможности для меня благоприятного исхода, я стал вспоминать, как на следующее утро после моего представления в Приозерске, застолья в занюханной колхозной столовой и заключительного аккорда того памятного дня – зайчатины в сметане – отправился руководить прокуратурой района.

Я торопился, потому что трудно просыпался, похмельная горечь вязала слюну, хотелось пить, и, собираясь, я то и дело бегал на кухню и пил воду из чайника. А когда наконец собрался и примчался на вокзал, оказалось, что единственный автобус до Приозерска отправляется днем, и чтобы попасть на работу вовремя, нужно добираться с пересадками: сперва по железной дороге до станции Чернорудка, а оттуда еще 20 километров – неизвестно на чем. Но другого выхода не было, и я купил билет до Чернорудки.

Электричка гудела, набирая скорость и притормаживая, останавливаясь у каждого столба, выталкивая и вбирая беспокойных утренних пассажиров. Я сидел у окна, пил маленькими глотками воду из загодя припасенной бутылки и думал о том, что первый рабочий день не задался. Добираюсь с опозданием и не известно, когда и как доберусь. Долгожданное повышение по службе не принесло радости, я весь – сомнение, неуверенность, сожаление о содеянном. Главное же то, что я напрасно согласился на авантюру – пребывать вдалеке от дома. И подтверждением тому – первое испытание: отрезок в ничтожные 60 километров оказывается непреодолимым. А это значит… это значит, что мне чаще, чем думалось, придется быть без Даши, а ей – без меня.

Но, с другой стороны, все оказалось не столь печально. В Чернорудке, на пятачке за крохотным вокзалом, уже дожидался автобус, настывший, как холодильник, со стойким запахом подмороженной пыли, уставшего металла и неистребимого, въевшегося в обшивку человечьего духа. Час тряской езды – то по убитой брусчатке, то по выщербленному, в ямах и ухабах асфальту, – и я выбрался на свежий воздух у знакомого, примелькавшегося за минувший день перекрестка.

Время близилось к полудню, и, попрекая себя в душе: «Вот так начало, лучше и не придумаешь», я не совсем уверенно, но неспешно, как должно ходить руководителю, взошел по ступенькам, открыл дверь прокуратуры и едва не столкнулся в коридоре с техничкой Любкой, шуровавшей шваброй по вытертому линолеуму.

– Ой! – вскрикнула Любка, нахально поблескивая коронками из рыжего металла. – А мы думали, сегодня уже не будете: далеко ехать, и обед скоро…

Я невнятно поздоровался и прошагал мимо, не преминув заглянуть в стоявшее посреди коридора ведро – оно хоть и было полно, но водой мутной и грязной. «Черт, еще и это!.. – невольно подумал я. – И почему встретилась эта Любка, а не красна девица с водой родниковой? Чует мое сердце, хлебну я здесь грязнотца».

В канцелярии секретарь-машинистка Гузь вшивала какие-то бумаги в пухлый наряд – папку с перепиской и материалами проверок по одному из видов надзора. Когда я вошел, она, показалось мне, с недоумением и досадой подняла глаза и дрогнула косым уголком рта в скупой, вымученной улыбке.