Михаил Полюга - Альпийский синдром

Затем ресторан «Центральный», ощущение, что мы не в своей тарелке, кислая физиономия официанта, который видит клиента насквозь, и подсчеты в уме, хватит ли денег, чтобы рассчитаться… И – «Зачем мы здесь, Женя?..» Но ведь она приехала, она приехала!.. И я так старался…

На следующий день – почему-то театр кукол: «Божественная комедия», крошечный зал, в перерыве коньячные коктейли, лед в бокалах, а по кромке – сладкий «иней» сахарной пудры…

И так быстро сгоревшие два дня и бессонная ночь, и – расставание, вечерний перрон, уплывающие за мутным стеклом глаза…

«Нет, не все, не все! – неслышно шевеля губами, поцеловал я Дашкино плечо с какой-то глубинной незатихающей болью. – Не может быть, чтобы жизнь, наша с тобой жизнь, состояла из жутких кладбищенских слов: «Вот и все!» Есть еще коричневато-пастельный храм, притулившийся у края парка, рядом с пивным павильоном, где наливаются пивом ни во что не верящие однодневки-люди. Есть храм, есть! Не для успокоения души – для надежды, что смерти нет, что никогда она не разлучит нас».

На следующее утро по прибытии на работу я вызвал к себе Саранчука.

– Вот что, Леонид Юрьевич, возьмите-ка Оболенскую под свое крыло, – сказал я, сказал вынужденно, памятуя о предостережении Пыжика-Чижика Чукова присматривать за ловеласом в оба. – Девица молода, опыта никакого. Кому, как не вам, быть наставником. Введите в курс дела, подскажите, что да как, а там посмотрим. Только без этих ваших… сами знаете, без чего…

– Без чего? И не надо мне, если так, – изобразил обиду Саранчук, хотя по глазам было ясно, что задание ему по душе. – Вот вы, шеф, когда пришли на работу – вам кто-то задницу подтирал?

Я в сердцах грохнул по столу кулаком.

– Вырвалось, шеф, – не моргнув глазом буркнул наглец, улегся грудью на столешницу и, переменив тон на доверительный, зачастил: – Может, ее ко мне в кабинет? У Мироновича – вонь вонючая, там бы обои ободрать… А Сашеньку… Александру Федоровну… пока Любка кладовку отрепетирует… У окна стол поставим – и к труду со свежими силами, а я пригляжу…

Я посмотрел исподлобья, в упор, и Саранчук оттолкнулся ладонями от стола, заерзал, нервически закатил под веки зрачки, вздохнул: ладно, кто бы спорил! И так же, как секундой ранее тон, без всякого перехода сменил тему разговора.

– Вот мы вчера поцапались с Мироновичем, а вы, я видел, вы молчали. Я о совке: что там могло быть хорошего, если все прогнило? Все прогнило, а Старикан Стариканыч… он дед упертый, но все-таки, а?..

– Не люблю болтать попусту, – сказал я сухо и принялся перекладывать на столе какие-то бумаги, давая понять, что разговор окончен; но Саранчук и не думал уходить, а рыкнуть командирским рыком и выставить его за дверь что-то мешало. – Вы оба правы и оба не правы, – вздохнул наконец я и, сам того не желая, продолжил: – Мне думается, прежде было больше жизненно необходимого и для всех, теперь больше просто необходимого и для части. А роскошно жили и живут единицы – и тогда, и сейчас. Но тогда не принято было кичиться, выставлять напоказ. И вот еще: неверно смешивать, как кое-кто пытается сейчас делать, страну при Сталине и страну при Брежневе: это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Саранчук надулся, заиграл бровями, процедил сквозь зубы «а-а-а», но, видимо, передумал и сказал не то, что хотел.

– А лично вам?.. Лично вам как?..

– Лично мне? В прежние времена я бы никогда не стал прокурором, так и остался бы в помощниках, потому что не был членом партии. В прежние времена следователь милиции получил нагоняй, когда вздумал допросить в качестве свидетеля второго секретаря райкома комсомола, который оказался на месте дорожно-транспортного происшествия со смертельным исходом, – и прокурор района только и всего, что развел руками: что я могу? В прежние времена, Леонид Юрьевич, прокурором могли назначить исключительно по согласованию с обкомом партии, и если там были почему-то против, такое назначение состояться не могло по определению. Ну и много чего еще было в прежние времена этакого… – Я на мгновение замолчал, откинулся в кресле и поглядел на Саранчука: тот слушал с открытым ртом, словно я рассказывал ему сказку о былых временах в тридевятом царстве, а не о совсем недавнем прошлом, в котором случалось всякое, не только мерзость и грязь. – Но за те двенадцать лет, что я проработал, как вы изволите выражаться, при совке, в области уволили только двух человек, и тех – за дело. А теперь? Скольким за последние полгода указал на двери Горецкий? И это не только в нашей системе – повсеместно. Вот вам и ответ, если умеете думать, а не слушать, что талдычат недобросовестные историки и бабки на базаре.