Михаил Полюга - Альпийский синдром

– А Васька?

– Куда ж без Васьки! Васька рулит и ржет, как мерин, – привык к этим мордобоям. Сколько Семеновича домой приволакивал – в стельку пьяного, никакого. А Маня Васьки не стеснялась – скакалкой Семеновича и в бога мать!.. Вот и насмотрелся. Только вы никому!.. Что там у нас осталось? По полстакана?..

И снова принималась перемывать кости начальству. Я же благосклонно слушал – тому тоже были свои причины. Со временем у меня с Семеном Семеновичем сложились непростые, если не сказать – натянутые, отношения. Причина, как часто случается, была банальной: когда вечерами хотелось ему водки и разговора по душам, меня не оказывалось на месте. Был Ваня, сам не дурак выпить, к тому же обжившийся в поселке и не очень-то спешивший к домашним заботам и властной, с въедливо-желчным характером жене Раисе. А меня отыскать не могли, и Семен Семенович гневался после третьей чарки:

– Опять усвистал домой! Ну я ему устрою!..

А отчего было не «усвистать»? Дробыш хоть и проживал в избушке на курьих ножках, но в полноценной семье, при жене, завтраке, обеде, ужине. И целовала ночью женушка, и миловала, хоть нередко доставалось ему по шеям за вечерние посиделки на работе. Я же стараниями Кондакова был размещен в общежитии сельхозтехники, больше напоминавшем замызганную казарму, с общей кухней, запахами яичницы и самогона и пьяными механизаторами за стеной. Жил я в громадной комнате с пружинной кроватью, столом, одежным шкафом и голыми стенами. На окне вместо штор трепетали выгоревшие на солнце газеты, за окном уныло торчали пирамидальные тополя, сразу за ними шелестело и вздымалось на взгорок кукурузное поле, увенчанное кирпичной трубой маслозавода, и над этим полотном сиял, будто на картинах Куинджи, зеленовато-плесенный лунный свет. А дома в тот замечательный год судьба свела меня с Дашенькой, – я и убегал к Дашеньке. Какие, к дьяволу, выпивки, какие разговоры по душам – по сути, пустопорожняя болтовня захмелевших мужиков – если дома ждала она?! И я убегал за полчаса до конца рабочего дня, чтобы поспеть на рейсовый автобус, или на электричку, или трясся с пересадками на попутках, чтобы поздним вечером с красным носом и в промокших башмаках явиться к знакомому порогу и постучать в заветную дверь… И наплевать было, что на следующий день в протоколе оперативного совещания зловредный Кондаков нацарапает: «Слушали – о систематическом опоздании на работу помощника прокурора…» Наплевать! Наплевать!

– Приехал? – обнимала меня Даша, отстранялась, помогала стягивать с плеч разбухшее от влаги пальто, опускала ладошку в раструбы полусапожек и качала головой. – Опять промочил ноги! Снег с дождем, на дорогах каша… Может, потерпи, не приезжай? Может, до воскресенья?..

Как же, потерпи, когда такие теплые губы и манящий вырез халатика!..

И снова я благостно и немного грустно поглядел на спящую Дашу. Как же я спешил к ней в те годы, как несся в мороз и слякоть, рискуя выговорами и звездочками на погонах, чтобы только увидеть ее, чтобы ощутить нежные прикосновения ладоней, теплое дыхание у плеча! А с рассветом снова мчался по кругу – с пересадками, за 60 километров от дома, туда, в мышиную нору кабинета с растрескавшейся вонючей печкой и дребезжащими стеклами на худом окне. И так четыре года, изо дня в день. Что же случилось теперь? Как такое возможно, что она дома одна, я в это время лакаю коньяк с выпивохой Ващенковым, жалею втихомолку себя, и что-то во мне понемногу ржавеет и засахаривается, и часто я бесчувствен, бессердечен, глух, – не легкомыслен и глуп, как в юности, а именно бесчувствен, бессердечен, глух?! Черт бы меня подрал такого! Но теперь я нередко таков, именно таков…

Оказалось, что я незаметно уснул. Это стало ясно, когда, очнувшись, я стал оглядываться в полумраке комнаты, едва подсвеченном и смутном, как негатив черно-белой фотографической пленки. Хотелось, чтобы сон длился, и одновременно подкрадывалась неизмеримая тоска, потому что я увидел во сне Дашу – не ту, которую знал, и не там, где должен был видеть, – и оттого что сон оказался обманом, тоска становилась все отчаяннее и горше. Может, сон предназначался не для меня? Заблудился, прилетел из параллельного мира, из другого измерения, где жил мой двойник, жил и любил Дашеньку, такую же, но в чем-то иную. И вот она шла по такому же, но иному городу, в легком ситцевом платьице, с распущенными по плечам волосами, и улыбалась, но не мне – кому-то другому и как-то иначе, улыбкой, которую я не знал, о которой не ведал. Был ясный солнечный день, в руках она держала букет кремовых роз, оборачивалась к кому-то, мне невидимому, и лучилась глазами, – и тут я понял: это свадьба, Дашенька выдает замуж дочь. «Но у нас нет дочери!» – крикнул я и проснулся.