Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Сегодня я понял, что существует другая жизнь. Жизнь на самом дне жизни. В ее осадке! Сегодня я почувствовал себя по-настоящему несчастным, потерянным для всего и для всех. Чтобы осознать это состояние, требуется не миг, не минута, а какое-то время. Постепенно все лишние мысли рассасываются, отлетает все ненужное, и ты остаешься один на один с голой, ужасной, пугающей правдой!

Сначала я отрицал ее, потом не верил, а теперь вынужден осознать и смириться. А смиряться неохота. Процесс этой ментальной перестройки вызывает протуберанцы и коронарные вспышки в коре моего головного мозга. То тут, то там всполохи нейронов. Столкновение плохого с еще более ужасным, несовместимым! (Неконгруэнтным?) Мозгу была поставлена задача, условия которой он не может осознать, воспринять, понять, но что страшнее — поверить. Все привычные связи рвутся! Ничто не работает. Ничто не помогает! И ты встреваешь! Ты не можешь пробиться, протолкнуться чистой, логически законченной мыслью сквозь эти дебри! Продумать до конца. Измыслить, понять!.. Понять, что случилось. И отсюда — страх, даже не страх (он слишком узок), а нечто большее — паника чудовищной утраты смысла всей жизни, когда впереди остается лишь непроглядная тьма бесконечного срока! И ты вроде бы еще жив, но уже всеми заживо похоронен! С этого момента о тебе начинают говорить в прошедшем времени. Ты — был! Но при этом ты еще есть. Со всеми своими хорошими и плохими манерами, улыбкой, обаянием, поступками — для всех ты отходишь в темное адское пространство, на территорию пенитенциарного ада, откуда никто не возвращается, а если и возвращается, то с выжженной, искалеченной душой, судьбой, сердцем! С безвозвратно упущенным временем.

Ты понимаешь, что физически еще присутствуешь здесь: к тебе ходят адвокаты, тебе делают передачи, пишут письма, твой голос изредка слышен в трубке телефона. Но в метафизическом смысле тебя уже как бы нет. Ты вычеркнут из этой реальности приговором! Из реальности, в которой происходят все яркие события и явления, неотъемлемой частью которой до недавнего времени был ты сам. Теперь ты в другом измерении. В параллельном мире — Антимире! (Как точно заметил Ходорковский.) Там, где ложь, подлость и жестокость являются «добродетелью», а способность говорить правду, думать, быть добрым и помогать другим — принимается за слабость и отрицательно тебя характеризует.

Ты уходишь в Антимир, который добропорядочным гражданам известен по страшным кадрам из телевизора, откуда вещают загробными голосами дикторы (чтобы испугать еще сильнее?). И я скоро вольюсь в пространство социального страха, пройдусь по всем его терниям и сделаю свои собственные выводы.

Чтобы осознать это изменение, требуется не миг, не минута, а какое-то время. И каждый осознавший это получает нехилый удар! И каждый осознавший это держит этот удар по-своему. Кто-то безнадежно отчаивается и лезет в петлю, режет себе вены. Кто-то подумывает об этом, но продолжает бороться. А кому-то вообще фиолетово, потому что это всего лишь продолжение его привычной жизни. Такие ничего не потеряли, они находятся в своей среде. Для них гораздо болезненнее переносится отсутствие сигарет и чая, чем потеря свободы.

Я же держал удар так, как я его держал. Не хныкал, не скулил, по полу не катался в истерике. Держался с виду, как мне кажется, ровно. Был, к своему удивлению, спокоен и даже равнодушен. Спокойно двигался по камере, спокойно размышлял о суициде как об одной из альтернатив. Спокойно рефлексировал, анализируя свои переживания и тревогу… У меня просто не было уже эмоциональных сил ни на что! То есть дикая вспышка беды, конечно, была! Меня как ошпарило! Ошпаренное место саднило, ныло больно. Но я так дико устал и просто не хотел, лень уже было реагировать на что-либо адекватно. Я не хотел больше ничего отрицательного и разрушительного.

Включился сберегающий инстинкт, и я отключился от своего переживания.

Мне страшно захотелось спать.

Поговорив с Тигрой, я отошел и сел на деревянный пол. Внизу воздух чуть прохладнее. Спиной облокотился на зеленую батарею, подогнул ноги, запрокинул голову, взглянув на безобразный потолок, и глубоко вздохнул, как делают это люди после сумасшедшего, суматошного дня — как будто этим вздохом освобождаясь от его груза и одновременно подводя итог прожитому. Прожитый день не радовал. Давил. «Все будет хорошо», — шепнул я себе, сам в это слабо веря. Прикрыл глаза, подумал о доме, о маме, о Ней, еще о чем-то. В камере было темно, душно, дурно. В ушах пульсировала тишина. Наверху копошилась и вскрикивала тюрьма, словно живое существо.