Элеонора Браун - Мой собственный Париж [litres]

В начале нашего пребывания в Париже нас позвали на свадьбу. Мужчина пригласил меня на танец и, прижав меня к себе, прошептал на французском: «Я бы хотел заняться с тобой любовью». Теперь меня корежит, когда я вспоминаю, что я сделала потом. Я оборвала танец и рассказала об этом хостес.

– Он очень вежливо пытался вас соблазнить, – сказала она. – Можно было вежливо отказать. Или, если вы были заинтересованы, можно было сказать ему, что бы вы сделали с ним.

И так началось мое знакомство с правилами соблазнения.

Мы узнавали все больше правил. На ужине супруги никогда не сидели друг с другом. Предполагалось, что каждый сам должен был очаровать своего соседа по столу. Флирт витает в воздухе, а соблазнение – вокруг него. Это игра, в которую могут играть все. Разве это не весело?

Я сейчас представляю, как эти флиртующие французы и француженки пировали и наполняли друг друга сексуальной энергией, которую они потом приносили партнеру, домой. Но я не помню ощущения сексуальности, когда мы с мужем возвращались с вечеринок. Я помню, как я хотела не мужа, но мужчину постарше, который шептал мне в ухо грязные словечки на французском – un petite cours de français, ma cherie – во время ужина, или хитроглазого симпатичного мужчину в метро, который потянулся ко мне через сиденье и предложил мне пойти к нему домой.

В какой-то момент, примерно через четыре года нашей любви к Парижу, мы с мужем поняли, что наша собственная романтика как-то распалась. Мы не уделяли друг другу достаточно внимания, и мы препирались так, как обещали друг другу никогда не препираться. Когда он уезжал по делам, я прятала радость по поводу того, что какое-то время проведу без него. Когда я собиралась в Штаты с девочками, он неожиданно нашел какое-то дело, которое не позволило ему присоединиться к нам. Я не помню, как мы приняли решение начать ходить к семейному терапевту, и не помню, как мы ее нашли, но я отлично помню наш первый визит.

Она была француженкой лет пятидесяти, и она говорила на английском с сильным акцентом. Конечно, она была очень стильной (чертовы шарфы, я так и не научилась носить их правильно) и привлекательной, и слушала нас с пристальным взглядом. Когда мы закончили рассказывать наши истории, она ненадолго замолчала.

А затем сказала:

– Париж – это ваша любовница.

Она произнесла это с каким-то удовольствием. Она имела в виду: «Вы изменяете друг другу, отдавая кому-то еще все свои любовь и внимание?» или «Вы оба отвлеклись на страсть к Парижу, и каким-то французским образом это сохранило ваш брак»?

– Мы поговорим об этом на следующей неделе, – сказала она. – Наше время вышло. (Терапия – она на любом языке терапия.)

На следующей неделе у моей матери обнаружили рак яичников, и я улетела в Майами, чтобы побыть с ней. Жестокая шутка судьбы – у сестры мужа тоже нашли очень агрессивную форму рака, а ей было всего 27 лет. Несколько недель спустя, когда я вернулась в Париж, мы с мужем провели еще час с семейным терапевтом. Она послушала наши новые истории – о горе, о потере, о чудовищной дистанции между нами, о наших умирающих любимых и сказала:

– Давайте подождем, пока не будем говорить о вашем браке. У вас в голове много другого.

Мне интересно сейчас, могла ли эта очень умная женщина помочь нам с нашим браком. Мы даже не дали ей шанса. У нас был сложный год, мы постоянно летали в Штаты и смотрели, как умирают наши любимые. Мы улетали в эти мрачные путешествия по очереди – один из нас оставался дома с дочками, а второй сидел в больнице в Майами или в Милуоки. Не помню, ссорились ли мы в тот год, занимались ли мы любовью. Мои мысли были где-то еще. Даже Париж потерял соблазнительность.

В конце года, когда умерли и моя мать, и милая Шари, мы решили вернуться в Штаты. Мы чувствовали себя неуютно – у нас как будто исчезли корни после таких изменений в семьях, и мы были слишком далеко от оставшейся семьи. Так что без новой работы, без особого плана мы переехали в Пало Альто, в Калифорнию, чтобы снова начать там новую жизнь.

Что происходит, когда заканчивается интрижка? Париж исчез из нашей жизни. И мы остались вдвоем с мужем, мы оба горевали и были слегка потеряны и невероятно одиноки. Мы не утешали друг друга. Мы не ринулись в новый мир рука об руку. Мы плыли по новой жизни, ища работу, школы для девочек, врачей, друзей. Помню, как чувствовала усталость, скуку, старость.

Моя интрижка с Парижем держала меня на плаву пять лет, и без этой энергии из меня как будто исчез свет. Я уверена, что и мой муж чувствовал себя так же. У нас едва хватало энергии на споры, так что мы просто проходили мимо друг друга и бормотали: