Дарья Гребенщикова - От меня до тебя — два шага и целая жизнь

— Ах, — только и сказала Анна Карловна, — она же ему пиджак помнет?

Глава 29

Тут поезд дернулся, будто вспомнил что-то важное, и пошел глотать последние десятки километров до полустанка «Старые Дербаки», где вновь, зашипев, встал, выпустил Анну Карловну, заведующего заготконторой Квасницкого Э. Ю., и солдата-срочника Михальчука. Расставив чемоданы на ширину рук, Анна Карловна, сорвав клетчатую кепи, помахала соснам и разрушенному молокозаводу и стала ждать попутку. Не дав телеграммы о своем грядущем приезде, хотела она сделать некую сенсацию из своего внезапного появления, чего и добилась. Дрожа от холодка в кабине грузовика, она все вспоминала пухлую ручку с кольцами и твидовый пиджак, и все совмещала руку с пиджаком, все прикидывала, и так, и эдак — а объяснения найти не могла. Успокоила она себя тем, что машина, как-никак, медицинской помощи, и уж, скорее всего, Анатоль делал даме что-то приятное. Или полезное. Скажем, искусственное дыхание. Или пульс считал? В таких мыслях доехала Анна Карловна до своего домика, и вновь удивилась. Отчего это её скамейка, стоявшая всегда СПРАВА от калитки, переставлена на ЛЕВУЮ сторону? И кто спилил елку, на которую сама лично Анна Карловна привязала шнурком номер дома? Калитка, никогда не знавшая замка, не открылась, когда Анна Карловна толкнула её рукой! Встав на цыпочки, а для верности и на скамейку — Анна Карловна оглядела СВОЙ двор и уж обеспокоилась всерьез! На веревках, крест-накрест оплетших милое место отдыха меж берез — было навешано белье, причем самого примитивного свойства! Розовые, фиолетовые, салатовые панталоны! Да на какую же это попу? А что за брючки? рубашки? Носки? А белье! И это — постельное белье? Чудовищного вида простыни искусственные шелка, на просторах которых крались тигры, плескались бирюзовые наяды и цвели оранжевые с позолотой розы… Анна Карловна прижала ладонь к губам. От пинка чьей-то ноги распахнулась дверь из домика, и вышла бабища в розовом, в пол, халате, зевнула, задрала полы халата и пристроилась возле куста пионов по малой (как понадеялась Анна Карловна) нужде. Следом вышел взъерошенный со сна Толик, хлопнул бабищу по спине и пошел крутить колодезный ворот, поднимая на свет ведро с голубоватой от ясного неба водой.

Анна Карловна постояла еще на скамейке, помахивая руками, как птица, и, подхватив чемоданы, поплелась в здание больницы.

Глава 30

При всей внешней субтильности, романтической восторженности и кажущейся наивности, под вышитыми петухами да маками на косоворотках скрывалась вовсе не тургеневская барышня, не мать Тереза, нет! Анна Карловна сама была, как Карл Великий, Пётр Первый и Лариса, простите, Рейснер. Сурова была Анна Карловна при обманчивой внешности птенца, облепленного пухом одуванчика. Мгновенно осознав опасность, грозящую, прежде всего — недвижимому, а уж затем — движущемуся — имуществу, Анна Карловна, совершив еще пару взмахов невидимыми крыльями, заложила стерильные пальцы в рот, снабженный не чувственными, а узкими губами истой жрицы Асклепия, и свистнула так пронзительно, что Толян с перепугу рухнул в погреб, где воровал втихаря банки с вареньем, а пожилая фельдшерица Устинья Филимоновна, с трудом пристроившая шприц к ягодице почтеннейшего ветерана труда Козявкина Петра Спиридоновича, качнулась и разом, нажав на плунжер, выпустила в ветерана лекарство столь болезненное, что ветеран воспрял духом и ушел поднимать народ на митинг за КПСС. Многие больные отчего-то решили, что это разбойное нападение на больницу, и срочно начали драться за казенное имущество, а на кухне и вовсе произошел конфуз — повариха, вскрикнув, уронила в котел пачку йодированной соли, добытой на соляных шахтах еще дружественной нам республики, а присланный практикант Мотя Фингер сломал неработающий аппарат УЗИ. Анна Карловна, стоя на пеньке, обозначавшем центр больничной территории, сзывала персонал, больных, здоровых и все трудоспособное население.

— Это как же выходит ТАК? Товарищи? Сестры? Братья? Однополчане? Труженики тыла? — тут Анна Карловна запнулась, так как ей кто-то крикнул «не на митинге!» Это ей-то? Ей? К ней на поклон ходили, несли свежие, еще теплые яйца, трехлитровые матовые от жирности банки с молоком, кровяную колбасу из бараньих кишок и ядовито ухмылявшуюся щуку, попавшую по жадности в сети. Анна Карловна поняла, что её тут больше не любят. Откашлявшись, она попробовала сменить тон и стала плескать ручками, будто хлопая в ладоши — ха-ха-ха! А что это случилось? Почему это меня не пускают в мой дом? Как это странно… А чего тут странного, — Любушка расстегнула белый халат и выпростала на волю цветастую юбку, — вы теперь кто? Никто. А квартирка, извиняйте — казенная. Вы ж покинули? Ну? И без заявления. А теперь вам не как раньше куда хочешь. И уволили вас. А на ваше пригретое место по всем частям новая докторша обозначилась. Так что — как говорится. И все замолчали, только слышно было, как из-за высокого забора скулит пёс Валидол.