Дарья Гребенщикова - От меня до тебя — два шага и целая жизнь

И вот — стоят Верушка и Матюшка у банкомата, и мается ними девчушка в зеленой косыночке, а Верушка знай себе вычеркивает из списка — вот, этому, доча — триста рублей, вот этому сто, давай, помогай…

А потом на автобусе домой приедут, и сядут чай пить. С мармеладами-шоколадами. И про Дерезу не забудут — веничков отнесут, меж рожек почешут — а как же? То же — животное полезное!

После летучки главред ткнул пальцем в кофейную чашечку, что означало — а Вас, Штирлиц, я попрошу остаться. Сейчас будет разнос, — я вяло готовилась к худшему, — у меня завал, и прошлые материалы зарезали. Уволят

— так, — главред посмотрел на меня, как бабушка на Серого Волка — с умилением. — Бердичевская. Ты же с Никитским училась в одной матер альма, нет-да?

— ну, да

— в июле у него этот… вот… — главред страдал косноязычием, хотя руководил резво, — а! трагическая гибель там, и все такое. Надо интервьюшку такую… сильно неординарную. Лав форэвер! Чтобы бабы рыдали. Ю андерстэнд?

— оф корз — четко гаркнула я

— ну и баюшки. Короче — найди эту …его …последнюю. У нас даже личика нет. Подгоним потом. Ну не мне — тебе, ага?

И мы разлетелись. Он в Лондон — а я? Куда? У журналистов свои каналы, и через пару суток я добыла номер сотового этой Аллочки. Неожиданно для нас обеих — она согласилась. Так, не на запись — а поболтать. Уже 5 лет, как Роман Никитский погиб, и о ней забыли тоже.

Опаздывала на встречу, дремала в пробке, а тут «Дорожное Радио» поставило песню в Ромкином исполнении — под гитару. Тихая такая песня. Теперь громом в ушах. Слышать не могла больше.

Ромка ее для меня сочинил. Мы учились на актерском в одном училище, он на курс старше. Высоченный, то голубоглазый, то сероглазый, и все время челку отбрасывал со лба — будто кивал кому-то. Всегда с гитарой. Между лекциями сидел на подоконнике, курил — и играл. Мурлыкал… Обаятельный. Да нет, красивый. А ходил смешно — будто на лыжах. Таланта был среднего, в отрывках играл так себе, но на всех капустниках — звезда! Оттуда его в кино и дернули. Хотели в эпизод, а взяли на главную. После фильма началось сумасшествие какое-то. Он и так-то не знал у женщин отказа — он даже не ухаживал. Посмотрит — бровями поиграет — все. Ну, а потом — вызовы к ректору, мама ведет за ручку жертву неумеренного обаяния Никитского, и начинается…

— ну что же, Вы, голуба моя? — спрашивает ректор, глядя на рыдающую девушку, — Вы ведь понимаете, что бывает, когда ммм… мужчина, так сказать, и женщина, так сказать…

— она была девицей! — серьги у мамы рассыпают бриллиантовые искры, — мы ее так строго воспитывали!

— видимо, школа что-то упустила, или комсомол? — ректор сам изумлялся, — и как же мы теперь? Мирком да за свадебку, я думаю, а? Иначе ведь дело-то отчислением… пахнет…

Никитский падал на одно колено, целовал ручку мамаше, клал непокорную голову на колени обесчещенной девице, и все заканчивалось миром.

— Роман! — ректор смотрел на портрет Станиславского и внутренне съеживался, — ты пойми! Это добром не кончится! Неужели ты, взрослый мужик…

Никитский суровел лицом и покаянно выслушивал часовую речь. Каждый семестр. На третьем курсе его все-таки женили, съемочная группа ехала в Венгрию, а анкета должна была быть чистой. Брак был обречен, хотя и родился сын, и жили в шикарной квартире на Алабяна у родителей жены. Никитский вывинчивался оттуда, как мог — и однажды сбежал совсем. Тут я подвернулась — в виде пустой квартиры в центре. Ромка жил у меня, мы мотались по всем его друзьям, он меня никак не представлял — просто говорил — любите. Моя Машка Бердичевская. Любили. Тогда вообще все было просто — пришел с одной, ушел с другой. Но я упала в эту любовь, как в бездну. Мир остался наверху, я — внизу. А Ромка бегал — туда и сюда. Я стирала и гладила ежедневно его единственную рубашку — голубую с серым, как глаза. Я тащила его пьяным домой, доставала деньги, чтобы расплатиться с долгами. Я просто пропала. Осенью у него был четвертый, выпускной курс. И он опять женился. Удивительно — но все его жены были просто неотличимы одна от другой. Светленькие, стрижечка каре, худенькие, с какими-то выцветшими глазками. И — маленького роста. Рядом с ним — просто ветошь какая-то. От второй он тоже ушел. Потом была третья — когда он уже гремел по стране. Заслуженного ему не давали, слишком его было много — он попадал в такие ситуации, был знаком с такими людьми… Он обижался — что без звания. Денег ему хватало — за него платили в кабаках, давали в долг без отдачи, ему дарили тачки, шмотки… А он хотел быть Заслуженным… Часто приходил ко мне, когда я уже жила одна, мы пили с ним водку на ночной кухне, и мне было страшно жалко его — я видела, что он просто проматывает себя, разменивает на дешевку, на рекламу, и все концерты, концерты… В театры его не брали — съемки, под это репертуар не выстроишь. А потом случилась эта авария. Тяжелейшая, он остался инвалидом и о нем стали забывать, забывать, забывать… Друзья сняли хороший и честный фильм — о нем самом, но — кассы это не сделало. Собственно, зачем нашему глянцу писать о Никитском сейчас? Я не знала.