Дарья Гребенщикова - От меня до тебя — два шага и целая жизнь

Внуки, Ромка и Валерка, разпрознав про Крыса, жизни тому не дали совсем. Дед уж отменил гулянья по трубе, и Крыс печально сидел в тесноватом для него домике и на нервной почве, стал линять и отказываться даже от любимого сыра. Пацаны, в которых будто вселился злой дух, просовывали между сетки палки, а Валерка раз потащил раскаленную кочергу — хорошо, бабка заметила, отняла, дала ему подзатыльника, да еще сладкого на чай ничего не дала. Сыновья пили водку, Крыс их волновал мало, говорили про городские проблемы, дескать, дорожает все, спасу нет, какая жизнь пошла сложная. А что бы вам в деревню-то не вернуться? — спрашивал дед ехидно, — тут бы и сгодились, где родились-то. Земля пустеет, заплывает бурьяном, да осиной горькой. Да брось, бать, о чем ты, а свет, а асфальт? А у нас и машины, и летом (кивок в сторону невесток) им же заграницы всякие надо, чё им тут навоз месить? так и нету навоза, — встревала бабка, — какой навоз нонче, не укупишь ни за что… пока они так спорили, после картошки-то, насажали, почитай 12 соток, да под лопату — где лошадь взять? нету… пока взрослые вели свои нудные разговоры, пацаны тишком, из-за стола, вылезли, да — в чулан, куда Лукич перенес Крыса с домиком вместе. Навесной замок — тьфу, гвоздем откроешь, что они сделали. Открыв дверцу в домик, они стали ловить Крыса, а тот, чувствуя опасность, забился в дальний угол спаленки, откуда его и не достать было. Эх, сказал Ромка, давай крышу ломать, так мы его не достанем! А что сделаем с ним, — спросил Валерка, — домой возьмем? Да нужен он нам, — Ромка даже сплюнул, — мы сейчас коту отдадим! А он съест? — Валерка сделал большие глаза. Еще как! — ответил Ромка, — а лучше мы его на плотик и пустим по пруду плавать. А то и утопим — выплывет? Давай? Давай! А где у деда молоток? Клещи надо! Они тихонько, коридором, прошмыгнули к дедову верстаку. Пришлось свет зажечь, пока инструмент искали, грохоту наделали… Эт-то ктой-то тут в хозяевах объявился? — услышали они дедов голос, — чего ищем не потерявши? А ничего, — отводя глаза, — сказал Ромка, — мы хотели, дед, узнать, как чего мастерить, покажешь? Дед пьяненький, где ему понять… и стал пояснять, рубанок — ту-ту-ту, фуганок, а вот шерхебель, а это кондуктор, тут сверлышком… так и уснул, за верстаком. Пацаны в чулан — а домик пуст. Эх, все ты, — разозлился Ромка, — надо было его вытрясти оттуда, а ты! Подрались. Так и уехали — у обоих фингалы под глазами. Бабка на дорогу и того, и сего, и кур зарезала-ощипала, и варенья-соленья в машины уложила… платком махнула, деда обняла. Уехали… Ага, не все еще вывезли, — сказал дед, -вернутся. Ты им еще и козу б отдала, и Кры… ой, елки, а Крыс-то! Некормленый? И они, мешая друг другу, побежали до чулана. Дрожащей рукой дед ввинтил лампочку — сиротливо болталась дверка, и не было никого — ни в клетке, ни поодаль, в трубе.

Дед с бабкой бестолково ходили по избе, поднимая половички, заглядывая под кружевные подзоры на кровати, дед даже и в погреб слазил, и под кадушками в сенцах все обсмотрел — нет. Всё, баба, не сберегли. Куды он — хромый-то? Кошка любая съест — не подавится. Лови — не хочу. Бабка Настена с укоризной посмотрела на Снежка. Тот был подозрительно толстый в животе. Съел, — ахнул дед. Съел, — подтвердила бабка. Вечеряли тихо, дед отказался от каши, не стал и молоко пить, и даже шкалик вечерний, ровно на 33 грамма — отодвинул. Чегой-то мне худо, сказал бабке, прям щемит все. Да ты приляжь, приляжь, старый. Дед устроился на обитым материей диванчике с откидными валиками. Посиди со мной, Насть, — попросил он. Так и лежал два дня — борода кверху, хрипел, кашлял, вызвала баба врача с медпункта, та заскочила, давление смерила, заставила рот открыть, холодными пальцами живот общупала, выписала таблеток пить и сказала лежать, что по годам так и положено, еще странно, добавила, что он до сих пор бегал. Бабка загорюнилась совсем, едва себя заставляла кур кормить да козу навязывать — хорошо, травка пробилась.

К июню дед на ноги встал, перво-наперво пошел, домик Крысин разломал, сеточку только не выбросил — мало ли, в хозяйстве сгодится. Хотел и трубу снесть к сельсовету, а потом махнул рукой, все одно, советской власти нет. Так и зажили, неся общее горе внутри, боясь заговорить — вроде, как близкий кто умер. Даже кот грустил, дед хоть с него обвинения снял, а все одно — животному неловко.

Уже и сено убрали, и пора было на картошку опять сынов звать, и так дед умаялся с огородом, что приснул прям так — на полу. Зипун с печки стащил, да и уснул. И снилось ему поле чистое, все во ржи, да в васильках, да солнце такое жарит, яркое, но глаза не режет. И идет дед, зерна бросает, а зерна до земли не летят. Пропадают. Он опять, из сумы достал — бросит — исчезнут. Ну, дела, подивился Лукич, а шорох-то слыхать, и ладонь зерно чувствует… открыл глаза — уже рассветает. Шея со сна затекла, он сел, глядит — сидит Крыс его! Да какой большой! Да прям с кошку! А сидит, как любил сиживать — на задних лапах. А узнал-то — по той, сломанной. Как-то Крыс ее неловко держит, как человек — сухую руку. А поодаль — крысятки. Пищат, но кучкой эдак. Дед на карачках к Крысу — так ты баба, а я тебя за мальца-т держал! Все думал, где ж яйцы то у вашего брата? Не пропала, милая, а мы уж плакали, а ты жаниться ходила… ласковая моя. Крыс прихромал к деду, тот почесал ее за ушком, пощекотал спинку. Ну, приходи, как время будет. Детей поднять, такое дело… Захаживай, и дед заплакал.