Александр Торик - Флавиан. Восхождение

Старец снова улыбнулся.

— Значит, батюшка, — не выдержав, обратился к старцу я, забыв всякую «субординацию», — пока я здесь, я что же, вроде как монах? Несмотря на оставшихся в России жену и детей?

— А чем ты здесь занимаешься? — спросил в ответ старец.

— Как «чем»? — немного растерялся я. — Ну, молюсь с монахами на службах и сам по себе тоже молюсь, посещаю святыни разные, там тоже молюсь, фотографирую немного…

— Живешь по распорядку монастырскому, постишься с братией, посещаешь службы с братией, порою и послушания какие-нибудь монастырские выполняешь, так? — снова спросил Папа Герасим.

— Так! — согласился я.

— Ну а братия-то чем здесь занимается? — продолжал старец. — Тем же: молитвой, постом, послушаниями! А некоторые монахи тоже фотографируют, — старец, прищурившись, посмотрел на меня, — во-от такими фотоаппаратами! — Он с улыбкой развел руки в стороны на полметра.

Я почему-то сразу вспомнил «никонище», виденный мною у монаха на пристани.

— Стало быть, если ты здесь, — Папа Герасим показал себе на грудь в области сердца, — и здесь, — он обвел рукой окружающее пространство, словно охватывая этим жестом весь Афон, — живешь как монах, то ты и есть монах! Разница лишь в одежде! Бывает и так, что по одежде монах, а в душе — мирской, поболее любого мирянина…

Послушник Илларион внес на подносе «евлогию».

Все присутствовавшие при этом разговоре разобрали с подноса чашки с кофе (Флавиану Илларион сварил отдельно, некрепкого, таблетки были проглочены), стаканы с ключевой водой. Большое блюдо с прекрасным тающим во рту лукумом быстро опустело (ох, видно, прав мой батюшка про мытарство чревоугодия!). Чувствовалась какая-то радостно праздничная атмосфера, тихая, мирная, словно благоухающая…

— Алексий, — вдруг обратился ко мне старец.

Я сразу вспомнил, что имя мое ему еще никто не говорил.

— Пойдем, пока братия утешается, пошепчемся в экклесии, тебе ведь надо было о чем-то меня спросить?

— Мне? — от неожиданности растерялся я. — Это батюшке моему надо! Он ради этого и приехал к вам!

— С батюшкой твоим мы после вечерни побеседуем, — улыбнулся Папа Герасим, — а сейчас пойдем с тобой некоторые вопросы обсудим!

Мы со старцем встали, помолились, он жестом оставил всех сидеть, а я последовал за ним под благодатные своды скитской церкви.

— Ну что, Алеша? — улыбнулся Папа Герасим, когда мы сели в уголке храма в две стоящие под прямым углом одна к другой стасидии таким образом, что могли видеть лица друг друга. В улыбке старца и тихой ласке его взгляда мне вновь увиделись навсегда врезавшиеся в память черты лица «монаха» Феологоса. — Вспомнил, что хотел спросить?

— Да, батюшка! — сообразил вдруг я. — Сюда ехал, даже и мыслей никаких не было, у меня же есть духовник — отец Флавиан, я с ним привык уже все вопросы решать. А тут, за эти несколько дней, такие впечатления навалились, что голова кругом идет, даже мой батюшка, мне кажется, в некотором недоумении…

Во-первых, встреча с «монахом» Феологосом! Неужели это был Он сам?

Старец молча кивнул.

— Но почему мне? Сколько достойных, чистых душой и телом, подвизающихся в добродетелях, почему не им? Почему такое дерьмо, как я, прости меня Господи за такое слово в святом храме, почему я сподобился такой встречи? У меня голова свихивается от непонимания! За что, почему, для чего?

— Я думаю, — неторопливо начал старец, — эта встреча была тебе дана для того, чтобы ты сам, лично убедился, насколько Он близок всем нам, насколько Он человечен, Богочеловек! А ты, получив такой опыт, рассказал бы о нем другим людям, ведь тебе не зря дарован дар слова и возможность воплощать этот дар в своих книжках и статьях, которые люди читают и получают через них возможность теснее познакомиться с Тем, Кто есть Любовь!

Это твое послушание — воспринимать открытым сердцем все, что открывает тебе Господь, и доносить это до людей, чьи сердца тоже способны открыться навстречу Ему. Почему Его выбор остановился на тебе, я не знаю, да это и неважно. «Богу виднее! Доверяй Ему, Леша!» — вновь улыбнулся мне старец.

— Кажется, я понял, — вздохнул я, — теперь все это надо еще переварить и осознать во всей полноте… Господи! Какая же на мне теперь ответственность лежит, как ее понести?

— С Богом, Лешенька, сынок, только с Богом, — старец утешительно коснулся моего плеча, — «невозможное человекам возможно Богу». Вот и Павел апостол говорит: «…все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе»!