Татьяна Василевская - Если бы

Когда все закончилось и нападавшие ретировались, понеся не меньшие, а скорее даже большие потери Сергей с Филимоном являли собой двух персонажей из какого-нибудь фильма о войне — два грязных, израненных партизана, в разодранной, окровавленной одежде, из последних сил пробираются через вражеский лес к своим. У одного безжизненно болтается сломанная рука и он еле переставляет ноги, поддерживаемый своим товарищем, у которого корка из запекшейся крови и грязи закрывает пол лица.

Пока добрались до шоссе. Пока поймали попутку, довезшую их до районной больницы. Пока Филимона осматривали, делали снимок, накладывали гипс. Пока добирались обратно, наступил вечер, и последний автобус на Москву уже давно уехал. Сергей клял себя на чем свет стоит, что не взял у Веры номер телефона. Он даже упросил молоденькую смешливую медсестричку, дежурившую в больнице, разрешить ему позвонить в Москву с больничного телефона. Он набрал номер Вована, что бы тот сообщил Вере, что Сергей сегодня приехать не сможет. Но у Теляниных никого не было дома. А услужливая, правильная и разумная его часть начала нашептывать: «А может и к лучшему? Судьба.». Но он тут же отогнал эту мысль и, послав судьбу подальше, решил выехать завтра первым автобусом и поехать сразу к Вере. А там будь, что будет.

Вера огляделась по сторонам. Не увидев Сергея нигде поблизости, она села на лавочку недалеко от входа, достала книжку и стала ждать. Она не могла сосредоточиться на чтении и решила просто делать вид, что читает. Что бы Сергей не подумал, когда придет, что она так уж его ждет. Через двадцать минут «деланья вида» Сергей так и не появился и Вера начала слегка нервничать. Через полчаса она начала злиться. После сорока минут ожидания, Вера начала чувствовать себя дурой, со злостью зашвырнув книгу в сумку, делать вид все равно было не для кого. Когда прошел час она встала с лавочки, кипя негодованием, проклиная себя, Сергея и вообще все вокруг и, гордо вскинув голову, отправилась в сторону метро. Счастье еще, что Телянин сегодня снова не явился на занятия. А то пришлось бы в другой ВУЗ переходить от его насмешек.

Увидев в окошко вернувшихся страдальцев, мать Филимона всплеснула руками. Выбежав из дома она кинулась им навстречу причитая и утирая на ходу слезы.

— Сыночек! Господи! Да что ж это? Сыночек!

— Мам, да нормально все. — пытался успокоить ее Филимон заплетающимся языком. В больнице его накачали обезболивающими, и он говорил и двигался все равно как пьяный.— Мам, ну мам, ну не плачь. — повторял он нежно обнимая мать здоровой рукой и глядя на ее заплаканное лицо осоловелыми глазами.

Выслушав, рассказанную, естественно, без подробностей и с минимумом драматизма, историю их злоключений, она снова заохала и запричитала, и несколько раз украдкой утерла слезы. Филимона уложили спать. Он сразу уснул, но спал очень беспокойно. А когда действие лекарств закончилось, начал стонать и ворочаться, а потом вообще встал и ходил по комнате, из угла в угол, почти до самого утра, баюкая больную руку и пытаясь найти для нее удобное положение, что бы боль была не такой изматывающей.

Мать Филимона, как могла, почистила и зашила одежду Сергея, приготовила ему завтрак, так как он сказал, что рано утром уедет. Перекрестила его и тихонько причитая: «Вот горе-то, горе!» ушла к себе спать. Сергей долго не мог уснуть. Потом начал стонать и ворочаться Филимон. Несколько раз Сергей вставал, выходил на улицу покурить. Потом вновь ложился, но сон все не шел. В пять утра, не выспавшийся, разбитый, он вышел на морозный октябрьский воздух и отправился на автобусную остановку. К счастью на этот раз все обошлось без приключений.

Суббота. В институт идти не нужно. Можно спать хоть целый день. Но по закону подлости Вера проснулась в девять. Открыла глаза и почувствовала себя несчастной и злой. Она полежала глядя в потолок, жалея себя и думая о том, что жизнь не имеет никакого смысла. Жалеть себя надоело. Вера встала и отправилась в ванную умываться.

Как только она закончила чистить зубы, в течение почти десяти минут машинально водя щеткой туда сюда, рассматривая при этом отсутствующим взглядом сердитое отражение, и продолжая думать о несправедливости и бессмысленности существования, противно задребезжал дверной звонок.

«Кого там еще принесло? Может не открывать?» Может, у звонившего проснется совесть, и он или она просто уйдет. Ей никого не хотелось видеть. После вчерашнего ожидания на лавочке она чувствовала себя униженной и опозоренной. Причем униженной и опозоренной на веки вечные. Наверное, примерно так, чувствуют себя невесты брошенные у алтаря. В жизни еще ее так не унижали, что бы назначить свидание и просто не прийти. Звонок снова истерически задребезжал.